«Отражение народной поэзии в «Слове о полку Игореве»»

«Слово о полку Иго реве» дошло до нас в единственном списке XVI века. Судьба произведения трагична: в 1812 году этот единственный список сгорел в числе других ценных рукописей собрания А. И. Мусина-Пушкина в большом московском пожаре. К счастью, в 1800 году Мусин-Пушкин успел издать его и, благодаря этому, мы имеем сейчас возможность познакомиться с живым свидетельством древней русской литературы.

Небольшим произведением, посвященным поражению русских в походе против половцев 1185 года, восхищались многие поэты и писатели, в том числе Пушкин, Жуковский, Гоголь, Блок, Бунин.

Читателей «Слова» покоряет сила любви к родине, к земле Русской. Этим чувством проникнуто все произведение, оно ощущается в каждой строке. Именно любовь к родине и русскому народу обусловили выбор художественных средств, близких к народному творчеству.

«Слово о полку Иго реве» очень близко к народной поэзии и это проявляется прежде всего в народности создаваемых в произведении образов. Для усиления передачи того или иного чувства автор «Слова» наделяет теми же чувствами окружающую природу, что так же является одной из примет народного творчества.

Образ дерева, приклоняющегося к земле от горя, травы, никнущей от жалости, битва, сравниваемая с пиром, жатвой — все это имеет основу народной поэзии.

Образы князей, нарисованные в «Слове», напоминают былинные персонажи. Народного богатыря напоминает Всеволод буй-тур, когда прыщет на врагов стрелами, гремит об их шлемы мечами харалужными. Как Илья Муромец, Всеволод буй-тур сражается с врагами, и куда поскачет — там лежат головы половецкие поганые.

Народная стихия находит выражение в излюбленных народной поэзией метафорах: «У Немиги кровавые берега не добром были засеяны — засеяны костьми русских сынов»; в фольклорных эпитетах: чисто поле, каленые стрелы, острые мечи, синее море, красные девы, черный ворон и другие.

Признаки народной поэзии в «Слове» мы встречаем уже сразу в начале повествования—герою является предзнаменование. Князь Игорь видит солнечное затмение, а оно — верный символ неудачи и даже беды. Однако князь презрел знак, предрекающий несчастье, и отправился в поход.

Князь Святослав также видит знамение — ему снится сон, предвещающий недоброе. Сон Святослава также наполнен народными поэтическими символами. Князь видит во сне черное покрывало на Своей кровати, «синее вино, с горем смешанное», сыплющийся из пустых колчанов крупный жемчуг. Все это — предвестники несчастья по народным поверьям.

Ожидающая возвращения из похода Ярославна, предчувствуя беду, обращается в своем плаче к природным стихиям. Безусловно, плач Ярославны близок к народному, так как и в народных плачах постоянны те же обращения к ветру, к реке, к солнцу, которые есть и в плаче Ярославны.

«О ветер, ветрило!

Зачем, господин, веешь ты навстречу?..»

«Днепр Словутич!

Ты пробил каменные горы

Сквозь землю Половецкую…»

«Светлое и трижды светлое солнце!

Всем ты тепло и прекрасно…»

Ярославна призывает силы природы на помощь — ветер она просит не развеивать ее «веселье по ковылю», Днепр просит «прилееять… милого» к ней, солнце — не томить жаждою воинов.

В художественную ткань «Слова» помимо предзнаменований, плача, народных образов вплетаются и сказочные элементы. Сказочные мотивы имеет описание бегства Игоря из плена — нередко в сказках герой, спасаясь от преследователей, обращается в животных: «А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком».

В «Слове о полку Игореве» присутствуют такие чисто фольклорные элементы, как слава — похвала в честь князя:

Солнце светится на небе, —

А Игорь-князь в Русской земле;

Девицы поют на Дунае,—

Вьются голоса их через море до Киева.

Игорь едет по Боричеву

Ко святой богородице Пирогощей.

Села рады, грады веселы.

В «Слове» слились несколько традиций: письменная, литературная и устная народная. От того этот памятник так сложен, богат и многогранен. «Слово о полку Игореве» навсегда останется величайшим из памятников русской литературы.

www.allsoch.ru

Слово о полку Игореве ~ Стихи (Поэтические переводы) ~ Анатолий Азиат

Анатолий Азиат

Слово о полку Игореве
(С правкой по книге О. Сулейменова «Аз и Я»)

Песнь 1. Вступление.

Не угодно ли будет, братия,
Послушать старинную повесть воинскую:
Повесть о полку Игореве.
Начать же эту песню
По былинам того времени,
А не по вымыслам Бояна.
Боян же вещий,
Если кому песнь творил:
Растекался мыслию по древу,
Серым волком по земле,
Сизым орлом под облаками.
А певцы, чтобы не ссориться,
Так жребий свой определяли:
Пускали десять соколов на стадо лебедей –
Чей первым долетал, тот первую песнь и пел.

Старому Ярославу ли, храброму ли Мстиславу,
Сразившему Редедю, перед полками касожскими,
Красному ли Роману Святославичу.
Боян же, братия,
Не десять соколов на стадо пускал,
Но свои вещие персты на струны опускал,
И сами они князьям славу рокотали.
Начнём же, братия, повесть сию
От старого Владимира до нынешнего Игоря,
Который, изострил свой ум,
Наполнил сердце своё мужеством,
И ратным духом воспылав,
Повёл свои храбрые полки
На землю Половецкую за землю Русскую.

Песнь 2. Начало похода.

О Боян, соловей старого времени!
Если смог бы ты увидеть полки эти,
Скача соловьём по мысленну древу,
Летая умом под облаками,
Свивая славой времена,
Рыща в тропу Тмуторокана
Через поля и горы!
Петь бы тебе песнь Игорю, того внука:
«То не соколы несутся через поля широкие,

Стадо галочье бежит к Дону великому».
Или так не воспеть тебе,
Вещий Боян, Велесов внук:
«Русские кони ржут за Сулой –
Звенит слава в Киеве.
Трубы гремят в Новаграде,
Стоят стяги в Путивле».
Игорь ждёт милого брата Всеволода.
И говорит ему буйтур Всеволод:
«Один ты мне брат, светлый Игорь!
Оба мы Святославичи.
Седлай, брат, своих борзых коней,
А мои уже впереди, у Курска под сёдлами.
А мои-то куряне хорошие воины:
Под трубами рождёны,
Под шеломами взлелеяны,
С острия копья вскормлены;
Пути им все ведомы,
Овраги им знакомы,
Луки их натянуты,
Колчаны открыты,
Сабли навострёны;
Сами скачут, как серые волки в поле,
Ищущи себе чести, а князю славы».
На солнце Игорь взгляд свой бросил,
И вдруг померкло солнце –

Не хочет видеть: князя и дружину.
И сказал дружине своей Игорь:
«О, воины мои! Лучше уж убитым быть,
Чем полонённым жить.
А сядем, братья на своих борзых коней,
Да посмотрим синего Дона»!
Желание – что движет молодыми,
Хоть солнца знак!
Но – не остановить.
«Хочу, копьё я преломить
В конце поля половецкого
С вами, русичи!
Хочу голову свою сложить,
Или испить шеломом Дона»!

Песнь 3. Первый бой.

И вступил князь Игорь в злат стремень,
И поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмой путь заступает.
Ночь стонет ему грозой.
Птицы тревожно свистят.
Звери рыком тревожат.
Див кличет вверху дерева –
Велит послушать земли незнаемые,
Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу,
И Корсуню, и тебе, тьмутораканский болван!
А половцы окольными дорогами

Побежали к Дону великому:
Скрипят телеги в полуночи,
Словно лебеди встревоженные.
Игорь к Дону войско ведёт:
Уж, в дубравах судьбу его
Птицы предчувствуют;
По оврагам, грозу предвещая,
Волки воют;
И клёкотом орлы,
Сзывают всех зверей на кости;
Лисицы брешут
На червлёные щиты.
О, Русская земля! Уже ты за холмом.
Долго ночь меркнет.
Зари свет неясен,
Мгла поля покрыла,
Соловьиные трели замолкли,
Говор галок затих.
Русичи поле большое
Перегородили щитами червлёными,
Ищущи себе чести, а князю славы.
В пятницу на заре, разбили они
Поганые полки половецкие
И, рассеясь стрелами по полю,
Захватили красных дев половецких,
А с ними злато, и паволоки,
И дорогие оксамиты.
Орьтмами, и япончицами, и кожухами
И всякими узорочьями половецкими,
Начали мосты мостить по болотам.
А стяг червлён, бела хоругвь,
Червлёна чёлка, серебряное древко –
Храброму Святославичу!

Песнь 4. Битва на реке Каяле.

Дремлет в поле Ольгово хороброе войско.
Далёко оно залетело!
Не было оно рождено для обиды:
Ни соколу, ни кречету, ни тебе,
Чёрный ворон, поганый половчанин!
Гзак бежит серым волком,
Кончак ему след правит к Дону великому.
И рано, на другой день, кровавые зори
Свет возвещают: чёрные тучи с моря идут,
Хотят прикрыть четыре солнца,
А в них трепещут синие молнии.
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами с Дона великого!
Тут и копьям преломиться,
Тут и саблям притупиться,
О шеломы половецкие
На реке Каяле у Дона великого.
О, Русская земля! Уже ты за холмом.

Это ветры, Стрибога внуки,
Веют с моря стрелами
На храбрые полки Игоревы.
Земля гудит, реки мутно текут:
Роса поля прикрывает.
Стяги говорят: «половцы идут от Дона и от моря,
Со всех сторон русские полки обложили».
Дети бесовы криком поля преградили,
А храбрые русичи преградили щитами червлёными.
Буйтур Всеволод! Ты стоишь на защите,
Пускаешь свои стрелы,
Гремишь по шеломам
Своим мечом харалужным.
Где буйтур проскочит,
Своим златым шеломом посвечивая,
Там лежат поганые головы половецкие.
Разбиты саблями калёными
Шеломы аварские рукой твоей,
Буйтур Всеволод!
Какие раны братия, коль из-за славы
Ничто ему не надо: ни чести, ни живота,
Ни града Чернигова, ни злата стола отца,
Ни даже ласки милой жены, прекрасной Глебовны!
Были века Тьмуторокани,
Прошли времена Ярослава,
Были полки Олеговы.
Олег крамолу мечом ковал
И стрелы по земле сеял:
Вступал в злат стремень
В граде Тьмуторокане,
Тот же звон слышал
Давний великий Ярослав, сын Всеволодов,
А Владимир по утрам
В Чернигове уши закладывал.
Бориса Вячеславича гордыня на суд привела,
И на зелёную конскую попону положила,
За обиду Олегову, храброго молодого князя.
С той же Каялы, повёз Святополк
Между угорских иноходцев на волокуше,
Отца своего к святой Софии в Киеве.
Тогда, при Олеге Гориславиче посеялись
И выросли междоусобицы,
Погибла жизнь Даждьбога внука,
Век сократив, в крамолах княжеских.
Уж, по Русской земле,
Редко пахари покрикивают,
Но часто вороны каркают,
Трупы меж собой деля;
А галки по-своему говоря,
На обед всех приглашают.
То было в те рати и те полки,
А про рать сию ещё не слыхано.
С утра до вечера, с вечера до света
Летят стрелы калёные,
Гремят сабли о шеломы,
Трещат копья харалужные,
В поле незнаемом, среди земли Половецкой.
Чёрна земля под копытами, костьми усеяна,
И кровью полита: проросла печаль на Русской земле.
Что мне шумит, что мне звонит,
Далёко так рано пред зорями?
Игорь полки заворачивает:
Жаль ему милого брата Всеволода.
Бились день, бились другой:
Третьего дня пополудни пали стяги Игоревы.
Тут и разлучились братья
На берегу быстрой Каялы:
Не допив вволю кровавого вина;
Тут и закончили кровавый пир храбрые русичи,
Сватов напоив, сами полегли за землю Русскую.
От жалости трава поникла,
И деревья с печалью склонились.

Песнь 5. Междоусобицы.

Уже братья, печальное время настало,
Уже пустота силу прикрыла.
Встала Обида в силах Даждьбожьего внука,
Вступила девою на землю Тьмуторканью,
Всплеснула лебедиными крылами
На синем море у Дона —
Прошли времена хорошие.
Уже не бьются с погаными
За землю Русскую.
Но говорит брат брату:
«Это – моё! А то – тоже моё»!
И стали князья про малое –
«Это великое» говорить,
И друг на друга крамолу возводить.
А поганые со всех сторон
Приходили с победами на землю Русскую.
О, сокол, далече залетел ты,
Всех птиц разя – до моря синего!
А Игорева храброго полка не воскресить!
Жалость и печаль вернулись на землю Русскую,
Неся с собой боль в пламенном роге.
И заголосили жёны русские:
«Уже нам милых лад ни мыслию смыслити,
Ни думою сдумати, ни очами поглядеть,
А злата серебра больше не потрогать»!
И застонал, братья, Киев печалью,
А Чернигов напастьями.
Тоска разлилась по Русской земле,
Печаль большая землю Русскую накрыла.
А князья сами на себя крамолу возводили,
А поганые набегами приходили
С победами на землю Русскую.
И по белке со двора – данью обкладывали.
Так два храбрые Святославича отдали
Поганым всё, завоёванное князем Киевским.
Святослав грозный великий Киевский
Потрепал своими сильными полками
И харалужными мечами поганых:
Наступил на землю Половецкую,
Притоптал холмы и овраги,
Взмутил реки и озёра,
Иссушил потоки и болота,
А поганого Кобяка из лукоморья,
От железных великих полков половецких,
Как вихрь полонил – на колени упал Кобяк
В граде Киеве, в святославовой гриднице.
Тут и немцы и венеды,
Тут и греки и моравы,
Поют славу Святославу,
Хают князя Игоря,
Отдал он все победы прошлые,
На реке Каяле, реке половецкой –
Русским золотом засыпав её.
И пересел князь, из злата седла
В невольничье кочевника седло.
Уныние градом завладело, веселье поникло.

Песнь 6. Вещий сон Святослава.

А Святослав странный сон видит:
«В Киеве на горах, сыновчя
С вечера одевают меня
Чёрной паполомой на кровати тисовой;
Черпают мне огненное вино, с осадком смешено.
Сыплют мне тощие вдовы поганых
Половцев крупныий жемчуг на лоно
И ублажают меня.
Уже Стол без князя
В моём тереме златоверхом.
Бусурмане спрашивают:
«Знаешь, как вернуть свой разум?
Пять железных пут омой –
И сватам не мсти».»
И отвечают бояре князю:
«Уже князь печаль тебе ум полонила:
Это два сокола,
Слетевшие с отцова злата стола:
Поискать град Тьмуторокань,
Или испить шеломом Дону.
Уже соколам крылья подрезали
Половецкими саблями,
А самих опутали путами железными.
Темно князь: два солнца померкло,
Оба багряных столпа погасли,
И молодые месяцы тьмой заволоклись
На речке, на Каяле.
Тьма свет покрыла:
Рыщут половцы по русской земле.
А княжий шатёр белоснежный,
Моря забрала волна –
Великую радость доставив Хинове.
Нашла хула на хвалу,
Напало насилье на волю,
И Див вернулся на землю.
Красные девы поют на берегу моря,
Звоня русским золотом.
Поют бусурмане, сладка их месть
За гибель Шароканову.
А русской дружине невесело»…

Песнь 7. Слово Святослава.

Изрёк тогда великий Святослав
Златое слово, со слезами смешанное:
«О мои сыновчя, Игорь и Всеволод!
Рано вам на землю Половецкую
Мечами махать, а себе славы искать:
Ведь бесчестно, начать с победы,
Поганих кровь пролив нечестно.
Планы мои вы напрасно разбили,
Седин серебряных моих не пощадив.
Да, ваши храбрые сердца
В булате кованы жестоком
И в битвах уж закалены…
Уже не вижу я, могущества
Сильного и богатого и многоратного
Брата моего Ярослава,
С черниговскими былями, с могутами,
И с татранами, и с шельбирами, и с топчаками,
И с ревугами, и с ольберами:
Они без щитов, с ножами засапожными,
Одним криком полки побеждают,
О прадедной славе звоня.
Но сказали вы:
«Мы уже мужи! Старую славу похитим,
А что будет – сами поделим»!
Что ж, не молод – и не помолодеть,
Но, «когда сокол три линьки прошёл,
Высоко птиц сбивает,
Не даст гнезда своего в обиду».
Вот, где зло: князья мне не помощники –
На низкое времена обратились.
Возле Римова кричат
Под саблями половецкими,
А Владимир – под ранами.
Печаль и тоска сыну Глебову!
Великий князь Всеволод!
Не мислию тебе прилететь издалече,
Защитить отцовский злат стол?
Ты ведь, можешь Волгу
Вёслами расплескать,
А Дон шеломами вычерпать.
Если бы ты был,
То была раба по ногате,
А кощей по резане.
Ты же можешь посуху
Живыми шереширами стрелять –
Удалыми сынами Глебовыми.
Именитые Рюрик и Давид!
Не ваши ли воины в золочёных шеломах
По крови плавали?
Не ваша ли дружина храбрая,
Раненые саблями калёными,
Рыкают, как туры,
На поле незнаемом!
Вступите князья в злат стремень,
За обиду сего времени, за землю Русскую,
За раны Игоря Святославича!
Ты, князь Галицкий Ярослав!
Восемь мыслей с лёту решающий,
Ты по праву для всех – Осмомысл.
Высоко ты сидишь
На своём златокованом столе,
Подпёр ты горы Угорские
Своими железными полками,
Заступив королеве путь,
Затворив Дунаю ворота,
Бремена через облако мечешь,
Рядишь суды до Дуная.
Грозы твои по земле текут:
Киеву ворота отворяешь,
С отцовского злата стола
В султановы земли стреляешь.
Стреляй, князь, Кончака,
Поганого кощея, за землю Русскую,
За раны Игоря Святославича!
Именитые, Роман и Мстислав!
Храбрая мысль носит ваш ум на битвы.
Высоко летите вы, словно соколы,
В отваге, птиц желая превзойти.
Под вашими шеломами латинскими
И панцирями, что из железа –
Трещит земля.
Их помнят страны многие – Хинова,
Литва, Ятвязи, Деремела и Половци –
Все копья бросали и головы склоняли
Под ваши мечи харалужные.
А солнца свет – не для Игоря,
А с дерева лист не добром упал.
По Роси и Суле города поделены.
А Игорева храброго войска не воскресить.
Дон взывает к вам, князья,
На победу кличет!
Ольговичи, храбрые князья,
Вы поспели к бою.
Ингварь и Всеволод, и все три Мстиславовича,
Не худа гнезда шестокрильцы!
Вы ведь, победными жребиями
Власти себе не добыли!
Где ваши золотые шеломы,
Польские копья и щиты?
Загородите Полю ворота
Своими острыми стрелами
За землю Русскую,
За раны Игоря Святославича»!

Песнь 8. Победы и поражения в Поле.

Уж не хочёт Сула струями серебряными
К Переяславлю городу течь.
А Двина – так и течёт болотом,
Не по нраву ей клич половчанский.
Один Изяслав, сын Васильков,
Позвенел он мечами в шеломы Литовские,
И Всеславу премножил он славы:
На кровавой траве под червлёным щитом,
Он лежит, земле кровь отдавая,
Никого в живых нет,
Он земле говорит, умирая:
« Вот, дружину мою
Крылья птиц приодели,
И зверьё нашу кровь полизало.
Но нет братьев моих,
Где вы – Всеволод,
Где – Брячислав?
Изронил я жемчужную душу,
Что из храброго тела ушла,
Через златое то ожерелье».
Трубы уныло трубят городеньские.
Ярослав, и все внуки Всеславовы!
Преклоните вы стяги,
Да мечи свои в ножны вложите.
Как же дедову славу вы попрали!
Ведь, своими лихими крамолами,
Ослабляете силу вы Русскую,
И поганых вы только наводите
На все земли, на Русские земли.
Сами топчете дедову славу.
И пока вы все врозь –
Половецкие правят здесь ханы.

Песнь 9. О старых князьях.

На седьмом веке Тьмутороканя
Бросил Всеслав жребий,
Где искать девицу ему любу.
Он клюками подпёрся,
В коня превратясь,
Доскакал он до Киева града,
И копья острием он коснулся
Злата Киевска Стола Великого.
Скачет зверем он лютым
Из Белграда в полуночи,
Обернулся вдруг синею мглою;
И уж утром вонзил стрикузы,
Новаграда ворота открыв —
Он всю славу расшиб Ярославову.
И помчался он волком
С Дудуток до Немиги.
Ведь, на Немиге –
Стелют снопы головами,
Молотят харалужными цепями,
На ток жизни кладут,
Душу веют от тела.
Там на Немиге – берега в крови,
Не добром они были посеяны –
А посеяны костями русичей.
Князь Всеслав – был всем людям судья,
И князьям – он грады раздаривал,
Но лишь, ночь – волком рыскал он:
До Тьмутороканя стен успевая из Киева,
И даже: Хорсу Великому перебегая путь.
Ему в Полоцке звонят заутреню,
В колокола святые Софиевские,
А он звон этот в Киеве слышит.
Хоть и веща душа в дерзком теле его,
Но и часто страдал он от бед.
И сказал ему вещий Боян:
«Ни хитру, ни горазду,
Ни птице петуху –
Суда божия не миновать».
О, стонать земле Русской,
Вспоминая старых князей,
И старинные те времена!
Ведь, нельзя ж пригвоздить
К горам киевским
Тень Владимира старого!
Ну, а ныне: стоят стяги Рюриковы,
Рядом с ними – Давидовы,
Но – врозь они… И землю пашут,
И копья тоже – врозь поют.

Песнь 10. Плач Ярославны.

На Дунае Ярославны голос слышен,
Зегзицей незнаема рано тоскует:
«Птицею, говорит, полечу по Дунаю,
Омочу бобров рукав в Каяле-реке:
Утру князю кровавые его раны,
На теле горячем его».
Ярославна рано плачет в Путивле,
На стене городской причитаючи:
«О, ветер, ветрило!
Зачем ты так сильно веешь!
Зачем несёшь ты своими крылами
Хиновские стрелы,
На воинов лады моей?
Иль мало тебе:
Облаками играться в горах,
Иль в синем море качать корабли?
Зачем веселие моё,
По ковылю развеял»?
Ярославна рано плачет в Путивле
На стене городской, причитаючи:
«О, Днепре-Славутиче!
Ты пробил горы-каменны, на своём на пути:
Сквозь земли все Половецкие.
Ты качал на волнах Святослава ладьи,
В походе славном с полонением Кобяка.
Принеси ж Господин,
Мою ладу ко мне,
Чтоб не слала к нему:
Слёз я рано на синее море»!
Ярославна рано плачет в Путивле
На стене городской, причитаючи:
«Светлое-светлое солнышко!
Всем – ты и тёплое, всем ты и нежное.
Что ж, Господин, опалил ты горячим лучом
Воинов лады, в поле безводном?
Печаль их колчаны закрыла
А жажда распрямила луки».

Песнь 11. Побег и поиски князя Игоря из плена.

И в полуночи море плеснуло:
Смерчи мглою идут.
Игорю князю путь
Бог указывает –
Из земли Половецкой,
На землю, на Русскую,
К злату столу Святославову.
Вечерняя заря погасла.
Игорь спит. Игорь бдит.
Игорь мыслию поля мерит
От великого Дона до малого Донца.
Конь ржёт в полуночи.
Овлур свистнул за рекой:
Знак подал, мол, готово.
Князю в плену не быть!
Кликну – стукнет земля,
И трава зашумит,
Половецкие вежи отступят.
Игорь князь проскочил к камышам
Горностаем, и на воду – гоголем белым.
Он вскочил на коня на – борза –
Серым волком с него уже спрыгнув.
И помчался он к лугу Донца,
И полетел под мглою соколом,
Избивая гусей-лебедей
К завтраку, обеду и ужину.
Когда Игорь соколом полетел,
Овлур тогда волком побежал,
Росу собой студёную сбивая:
Притомили они своих борзых коней.
И Донец говорит: «О, князь Игорь!
Не мало ли тебе величия,
А Кончаку нелюбия,
А Русской земле веселия»!

Князь ответил:«Донец, мой!
Не мало и в тебе величия:
Ты качал меня на волнах,
И зелёну траву ты стелил
На своих серебристых брегах,
Одевал ты меня теплою мглою,
Под зелёною сенью дубрав:
Охранял, когда гоголем был,
Нежно чаек, качая в волнах,
И чернядьми на теплых ветрах.
Вот, река Стугна – ну, совсем не та:
Вначале, словно малое дитя:
А после, пробежавшись по полям,
Пожрав чужие речки и ручьи,
Расширилась внезапно к устью,
И князя Ростислава унесла
К закрытым тёмным берегам Днепра.
Плачет Ростислава мать –
Нет юна сына больше, нет князя.
Цветы от жалости закрылись,
И ива над водой склонилась».

Не сороки стрекочут –
По следу Игоря
Гзак с Кончаком едут.
Тогда вороны не каркали,
Галки замолкли,
Сороки не стрекотали,
Только полозы ползали.
Дятлы стуком путь
К реке указывают,
Соловьи весёлыми песнями
Свет предвещают.
Молвит Гзак Кончаку:
«Если сокол к гнезду прилетит,
Соколенку – злачёну стрелу»?
И ответил Кончак:
«Если сокол к гнезду долетит,
Мы соколику – красну девицу».
Гзак, с усмешкой ему отвечает:
«Коль опутаем красною девицей,
Соколенка мы враз потеряем,
И девицу, конечно же, тоже.
Сколько красных девиц мы отдали
Хоть, Олега жена, да и род Святослава…
Вот сваты, так сваты – все сваты!
А назавтра: вновь схватимся в Поле»…

Песнь 12. Покаяние князя Игоря.

Свадьбу сыну сыграв, Игорь в храме стоит,
У икон, с покаянной молитвою:

«Вот, стою на коленах я,
Перед Господом Богом моим.
Перед истинным и правым судиёй,
И мучения, венца лишь приемлющие,
Уж готов я принять:
За грехи, за грехи мои тяжкие.
О, Господь Бог мой!
Пошатнулась вера моя в тебя,
И с сомнениями, вошли
В душу мою бесовские мысли.
Тайно вошли они в душу мою
И сладкой лестью, овладели ею.
Один вопрос и задавали:
«Почему Святослав?
Чем он лучше? И ты бы смог»!
Так и жил с одной мыслью
О Великом Столе.
Ни о чём, о другом
Я и думать не мог.
И когда взял у Переяславля,
Город христианский – Глебов,
Они так и нашёптывали:
«Покажи им свою власть,
Чтоб другим неповадно было»!
И показал я. всех:
И младенцев и братьев своих,
И друзей и жён и подружек своих,
И дочерей и матерей взял в плен.
И наслаждался я их долгими мучениями:
И старцев и любимых сыновей умертвил,
Рассекая на многие раны,
Жён же их отдал я на осквернение.
И скорбь была большой.
И живые мёртвым завидовали,
А мёртвые радовались концу мучений.
Не достоин я даже взгляда
Господа Бога моего!
Последовав бесовскому искушению
Взойти на Великий Стол,
Навёл я на землю Русскую
Плач и жалость,
За погибшую дружину мою
На реке Каяле,
И отворил я поганым
Путь на землю Русскую.
Даже Кончак, князь половецкий,
Более достоин взгляда,
Господа Бога моего.
Он не дал умертвить,
Хоть, хотел умереть я на поле,
И, когда я бежал,
Он — не очень искал,
И девицу красу, он
Отдал за моёго сыночка,
Породнив наши роды
В который уж раз!..
Где ныне возлюбленные русские братья мои?
Где ныне русского рода моего сыны?
Где русские мужи храбрые?
О, Господь Бог мой!
Только взгляни хоть раз,
На раба твоего многогрешного!
Всю оставшуюся жизнь
Буду я замаливать грехи свои.
Буду убеждать братьев-князей своих,
Не проливать кровь христианскую
Из розни, в междоусобицах.
Храмы строить буду,
Чтобы верующие в тебя
Смогли – прийти к тебе,
Покаяться и помощи попросить.
О, Владыко, Господь Бог мой!
Прости меня грешного»!

Песнь 13. Аминь.

Пели раньше старым князьям,
А сейчас молодым пропели.
Слава Всеволоду Святославичу!
Слава Игорю Святославичу!
Князьям – слава! Дружине – аминь.
Так спел новый Боян, поднял вещи персты,
Струны эхом печаль рокотали…

2007г.(ред. 11-11-2011г.)

www.litprichal.ru

Поэтическое своеобразие «Слова о полку Игореве».

Поделись с друзьями

Уникальный памятник древнерусской литературы. Рукопись произведения обнаружил в конце XVIII века известный собиратель древностей А. И. Мусин- Пушкин. Во время московского пожара 1812 года оригинал «Слова» сгорел, но, к счастью сохранилась копия, сделанная для Екатерины П. Вот уже два столетия «Слово» является объектом исследования для ученых, вдохновляет художников и композиторов, восхищает читателей. Многие крупные поэты создавали свои варианты поэтического перевода «Слова»  Жуковского, Майков. Бальмонт, Заболоцкий, Евтушенко.  «Слово» посвящено небольшому историческому событию — неудачному походу русского князя на половцев в 1185 году. Гениальность автора состоит в том, что он сумел увидеть в этом событии глубокий символический смысл и воплотить его в произведении с необычайной художественной силой. Форма «Слова» удивительно точно соответствует его содержанию. Все: композиция, сюжет, образы, стиль — ярко отражает авторский замысел. Создатель «Слова» не случайно выбрал тему произведения. Центральная идея «Слова» заключается в том, что русские князья должны объединиться перед  угрозой нашествия кочевых племен. Пример неудачного похода князя Игоря доказывал необходимость объединения. Композиция «Слова» строго отвечает авторскому замыслу. Первая половина произведения посвящена походу князя Игоря. Не обращая внимания на дурные предзнаменования, Игорь ведет дружину к Дону и одерживает победу в первой битве с половцами. Автор кратко сообщает об успехе русского войска, потому что для доказательства идеи объединения важен конечный результат похода. Во второй битве русские потерпели сокрушительное поражение: превосходящие силы половцев взяли их в кольцо, и три дня Игорева дружина пыталась вырваться из него. Во время боя Игорь отдалился от своего войска и попал в плен. Автор видит причину поражения не в какой-то тактической ошибке полководца, а в разобщении князей. Вторая половина «Слова» посвящена художественному анализу последствий поражения князя Игоря. Киевский князь Святослав переживает из-за бесславного окончания похода, вспоминает былую славу и призывает князей прекратить междоусобицы и сплотиться
для защиты родной земли. Горько плачет жена Игоря, Ярославна, тоскуя о любимом муже. Финал произведения светел: Игорь бежит из плена, и его с радостью встречают на Руси. Показав, к чему может привести попытка в одиночку добыть себе славы, автор надеется, что русские князья забудут распри и вместе победят захватчиков. «Плач» Ярославны придает историческому повествованию общечеловеческий смысл. Ярославну можно назвать первой героиней русской литературы. Она вобрала в себя лучшие черты народного  женского характера: преданность, верность, способность самоотверженно любить, поэтичность.    Несмотря на злободневность и исторический материал, «Слово» является художественным произведением, которое восхищает нас великолепным языком, яркими образами, поэтическими открытиями.    Произведение во многом близко к фольклору. Например, монолог Ярославны восходит к традиционному народному «плачу», в котором обращаются к солнцу, ветру, реке. Описание побега Игоря напоминает сказку с превращениями героя в животных. Невозможно перечислить всего богатства этого древнерусского шедевра. Ценность „Слова“ для Белинского в этой органической связи его с народной поэзией: „Слово — прекрасный, благоухающий цветок славянской народной поэзии, достойный внимания, памяти и уважения».  Итак, с начала и до конца события в „Слове“ развертываются на широком фоне природы, конкретной природы Донецких степей, с их растительным и животным миром. Именно эта природа во всей ее реальности и ставится автором в органическую связь с настроениями и поведением героев, когда он — „по фольклорному“ показывает ее сочувствующей, помогающей, когда он из мира этой реальной природы берет образы для символического и метафорического выражения своего отношения и к действующим лицам, и к событиям. Реалистическое и метафорическое в картинах природы органически слито, и все вместе составляет неразрывное единство с собственно сюжетной линией повествования. Оттого природа в „Слове“ глубоко лирична, пейзаж в его реальном и метафорическом осмыслении представляет не самоцель в художественном языке автора, а средство поэтического выражения авторской оценки, авторского отношения к теме. В этом своеобразие автора „Слова“ как художника, поставившего себе ту же задачу, какую ставит фольклор, рисуя жизнь человека и природы как единое целое.

Опираясь на народные основы литературного языка, — заключались ли они в самой выразительности живой русской речи или в отработанных уже поэтических средствах фольклора, — автор „Слова“ обогащал их и доводил до более высокой ступени художественности. Язык „Слова о полку Игореве“ — это уже не просто живой или устно-поэтический язык его времени: из того и другого отобраны такие элементы, которые таили в себе богатые возможности развития; в сочетании с высокой культурой литературного языка эти основы народной речи поэтическим дарованием автора подняты на такую высоту, на какую еще раз в начале XIX в. поднял литературный язык обогатив его источником народной речи, Пушкин.

students-library.com

СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ. ~ Поэзия (Поэмы и циклы стихов)

СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ.

Повесть о походе Игоревом,
Игоря, сына Святославова,
внука Олегова.

Литературное переложение в стихах.

Не пристало ли нам, братья,
Начать старыми словами,
Повесть трудную об Игоревой рати,
Игоре Святославовиче с полками?

Начну же я повесть печальную вам,
Песнь про те рати и тех князей,
Не гоняясь мыслью за седым Бояном,
По былинам наших скорбных дней.

Тот Боян, Боян же вещий,
если ж песнь кому творил,
то по древу растекался векшей,
серым волком по земле кружил
и орлом пронзал простор небесный.

Вспоминал он, песнь тогда слагая,
Как сказал, усобицы тех дней —
Десять соколов спуская
На всю стаю белых лебедей.

И какую сокол лебедь тронет,
Той и петь, та первая звучит —
Откликается она и стонет,
Славу громкую кричит —
старому ли Ярославу,
храброму ли Мстиславу,
который нанес Редеде рану
перед касожскими полками,
красному ли Роману …

Боян же не соколов, братья мои,
На стадо лебедей напускал —
Персты он вещие свои
На струны гуслей возлагал —
И, ожившие, они звучали —
Князьям славу сами рокотали.

Начнем же мы повесть, братья мои,
Печальную повесть нашу сейчас —
От старого Владимира и
До нынешнего Игоря …
Начнем же свой сказ.

Ум крепко напряг Игорь-князь удалой,
Мужеством сердце своё заострил,
Исполнившись духом, полки за собой
На степь Половецкую
за землю Русскую
повести князь решил.

И видит тут Игорь, померкло светило,
Светлое солнце вдруг стало темно —
Видит он, воинов мглою покрыло,
Тьма всю покрыла дружину его.

И рёк тогда княже своей так дружине:
«О вы дружина и братья мои!
Лучше с честью убитым быть ныне,
Чем неволи постылые дни …
Оседлаем коней да пойдем,
Да посмотрим на синий-то Дон!»

Князю ум заступило желанье одно,
Искусить Дон охота затмила знамение горя.
«Хочу переломить — сказал он,- копьё
На краю Половецкого поля.

Или из синего Дона испить
С вами, русичи, хочу я шлемом,
Или голову свою сложить …
Или Русь не мать родная всем нам!!?.»

О Боян!..
Соловей давно минувших дней!
Если б ты воспел ту рать, вещая,
Воспарив по мысленному древу, соловей,
Весь простор небес умом своим пронзая,

Всю свивая славу, взор вперив упрямо,
И сомкнув два времени крыла,
Рыща по тропе седой Трояна
Через гор вершины и поля …

Ты воспел бы Игорю, внук Велеса,
И лилась бы песнь твоя та так:
«Над полями-полей, из-за леса,
То не соколы в бурю летят —

Стаи галок спешат то к великому Дону,
Искать славы себе, искать честь …»
Или, вещий Боян, может быть, по-другому
Ты, внук Велеса, стал бы тут петь:

«Кони ржали за Сулой.
Стяги ставили в Путивле.
Киев славит свой покой.
Трубы в Новгород трубили …»

Игорь брата милого ждёт.
И сказал буй-тур Всеволод храбрый ему:
«Один брат, один свет мне надежду даёт,
Свет ты сердцу один моему!

Святославичи, Игорь, мы оба!
Так седлай ты уже поскорей,
Брат единственный мой и тревога,
Своих быстрых и резвых коней.

А мои-то уже у Курска,
А мои-то давно уж стоят —
Будет поле любое им узко
И пути все уж ведомы, брат.

А куряне вольные —
Мужики достойные,
Рождены со славой,
Вскормлены с копья.
С саблями и с луками
Шлемами баюканы —
Смерть сочтя забавой,
Выросли в мужья.
Им пути все ведомы.
Князю они преданы.
Скачут, волки серые,
Ратники умелые —
Ищут, други бравые,
Честь себе,
а князю — славы.»

И вступил князь Игорь в золотое стремя,
И поехал по чистому полю —
Солнце тьмой заступало дорогу всё время,
Ночь грозою стонала, птиц пробуждая …
Быть горю.

Свист звериный восстал, вся округа рычит.
Див зловещий от сна пробудился —
Див с высоких ветвей внять всем зову велит,
Кто в земле неизвестной укрылся.

Уж по Волге, Поморью, Посулию крик.
Корсунь, Сурож … Див кличет уж к вам.
И до твоих уж ушей рёв достиг,
Тмутороканской земли истукан!

Уж по нехоженым тропам степей
Половцев тучи поплыли на Дон —
Криком настигнутых лебедей
Кричали телеги в ночи, приближая свой стон.

А Игорь к Дону воинов ведёт!..
Туда, где лебедь плачет и поёт…

Уж беду его в дубах подстерегают птицы.
Уж грозу волки накликивают по оврагам в злости.
Лают на червленые щиты лисицы.
Орлы клекотом зверей зовут на кости.

О наша Русская земля!-
Уж за холмом ты, Русь моя!..

Долго ночь над степью меркнет.
Во мглу полей заря свет уронила.
Соловьиный щёкот дремлет.
Говор галок утро пробудило.

Великие поля червлёными щитами
Перегородила русичей храбрая рать —
Тут честь добыть себе им в лютой брани,
Тут князю славы воинской сыскать.

В пятницу, едва забрезжил свет,
Половцев поганых они смяли
И, рассеиваясь стрелами по полю вслед,
Половецких девушек в полон к себе погнали,

А уж с ними да золото, да много шелков,
Паволоки да дорогого оксамита без счета.
Покрывалами да кожухами,
плащами да всяким узорочьем прочим врагов
Стали мостить они мосты
через топкие места да болота.

А червлёный стяг-то,
белая хоругвь-то,
червлёная челка-то,
серебряное копьё-то —
к князя Игореву плечу,
храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо.
Далеко залетело по широким просторам!..
Не было в обиду оно Русской землей рождено
Ни соколу, ни кречету,
ни тебе, поганый половец, чёрный ворон!

Гзак бежит серым волком
по ковыльной степи,
а Кончак ему топчет
путь на Дон впереди…

Назавтра кровавые зори встают,
Кровавые зори рассвет возвещают.
Чёрные тучи от моря идут,
Четыре уж солнца во мглу погружают.

Молнии синие блещут… Быть грому!
Тут копьям упругим и надломиться,
Тут литься дождю стрел с великого Дона,
Тут саблям о половцев шлемы и затупиться…

У Дона, на реке Каяле —
великой скорби и печали!

О наша Русская земля!-
Уж за холмом ты, Русь моя!..

Вот ветры, Стрибожии внуки, повеяли с моря,
Задули стрелами на русские полки.
Земля гудит. Покрылось пылью поле.
И грязью мутной реки потекли.

И с моря половцы,
и с Дона шли…
И стяги говорили:
Рать обступили полчища орды…
Дети бесовы поля криком перегородили.
Сомкнули русичи червлёные щиты…

Яр-тур Всеволод! Со славными полками
В обороне крепко ты стоишь —
Прыщешь стрелы на врагов, булатными мечами
О шеломы половецкие гремишь.

И куда не скачешь, тур, посвечивая шлемом,
Ложатся головы поганые их там.
Твоим мечом, тур Всеволод, верным
Аварские шлемы порублены напополам!

Устрашится ли ран, братья, тот и скорбной доли,
Кто честь забыл, богатство прежних дней,
О золотом черниговском отцовском престоле,
Свычаи да обычаи Глебовны милой своей?

Были на Руси века Трояна.
Минули и Ярослава годы.
И Олега, сына Святослава,
Были по земле кровавые походы.

Тот Олег мечом ковал крамолу,
Сеял стрелы в поле в лютой брани.
В золотое стремя встал к раздору
В городе своём, в Тмуторокани.

Ярослав великий уже звон тот слышит.
И в Чернигове закладывает уши по утрам Владимир.
А беда на ухо стрелами уж свищет
И несётся по полям земли родной погибель.

Привела к суду тогда Бориса слава —
У Канины, на зелёном покрывале, в поле
Погубила сына Вячеслава
За Олеговы обиды те… О горе!

И всё с той же горестной Каялы,
Ко Святой Софии в стольный Киев,
Святополк повёз отца в печали,
Меж коней угорских — до могилы.

Уж враждою тогда засевалась,
Прорастала усобицами крамола —
При Олеге Гориславовиче поливалась
Земля Русская кровью и слезами раздора.

Внук Даждьбога погибал в крамолах
И не стала жизнь земли богатой.
Век людской недолог был в походах.
Редко на Руси покрикивал оратай.

Вороны кричали и кружили,
Трупы воинов кровавые деля.
Галки говор птичий заводили,
Собираясь на добычу в те поля.

Было то в те рати, в те походы —
А битв таких не ведали народы!

С утра и до… утра —
ночь содрогалась стоном —
Калёные тучами стрелы летят,
Гремят мечи и сабли по шеломам,
Булатные копья над степью трещат…
Среди земли Половецкой…
в поле незнакомом…

Чёрная земля та под копытами
Костьми была засеяна, мёртвым полем —
Воинов кровью горячей политые,
Взошли они по Русской земле лютым горем.

Что шумит там? Что звенит?!.
Рано, до зари, взошла беда!
Игорь завернуть полки спешит…
Жаль ему милого брата Всеволода.

Бились день они — другой,
В третий день все стяги пали.
Разлучились два брата над быстрой рекой,
На том берегу одинокой Каялы.

Тут не досталось вам кровавого вина,
Храбрые русичи пир завершили:
Напоили сватов вы своих допьяна,
Сами головы за землю Русскую сложили.

К земле поникла в жалости трава,
Деревья низко в горе прекланились —
Скорбит и плачет Русская земля.
И тучи чёрные, как вороны, кружились.

Невесёлое время ведь, братья, настало,
Великую силу пустыня прикрыла.
Внуков Даждьбога обида тут встала,
Девой на землю Трояна вступила,

Синее море у Дона всплескала
Лебяжьими крыльями — волны плеща,
Добрых времён изобилие прогнала.
Против поганых не бьются князья.

Ибо сказал тут брат брату родному:
«Это моё всё, моё то всё тоже…»
Ковали князья на себя же крамолу,
Про мало «это великое» говорили уже…

А поганые со всех сторон
на землю Русскую идут тем чёрным днём.

О, далёко сокол залетел по полю,
Побивая птиц, ой, братья — к морю!

Игорева храброго полка не воскресить!
Карна чёрная по мёртвым голосит.
Желя жгучая, стеная по дорогам,
По земле по Русской поскакала,
Искры высекая огненные рогом…
Жёны русские рыдают, причитая:
«Уж не стало милых лад нам боле,
Уж ни мыслию о них не смыслить боле,
Уж ни думаю о них не сдумать боле,
Уж очами милых нам не видеть боле,
Серебра да злата уж не трогать боле…»

И застанал, братья, Киев великий от горя,
А Чернигов уж тут от напастей.
Разлилось тоски по земле Русской море,
Потекла по Руси печаль обильная несчастий.

А князья крамолу сами на себя ковали.
А поганые уж тут добычу себе ищут —
Дань по белке со двора сами брали,
По земле по Русской с победами рыщут.

Ибо те два Святославича бесстрашных —
Всеволод и Игорь — в поле незнакомом
Пробудили поганых два брата отважных —
Пробудили коварство большое к раздорам.

А ведь было зло отец их усыпил —
Святослав великий Киевский — грозою,
На врагов могучими полками наступил,
Поприбил мечом, железною рукою.

Притоптал холмы он и овраги,
Возмутил озёра и потоки быстрых рек,
Иссушил болота, буераки…

И поганого Кобяка
в Лукоморье — из полков
вихрем вырвал — и собака
взвыл в гриднице от оков!

Венецейцы, греки и морава,
С ними немцы русичам поют —
Величают князя Святослава,
Игоря корят все и клюют,

Что на дно Каялы половецкой
Всё богатство славы потопил,
Золота просыпав русского над бездной,
Русским золотом поганых князь позолотил.

Пересел уже из золотого
Игорь-князь в кощеево седло.
Приуныли забралы у городов русских снова,
Поникло веселие, братья… Т е м н о.

Святославу смутный сон приснился
В Киеве великом на горах —
Уж недобрый знак в нём князю мнится,
Непонятный Святослава беспокоит страх.

«В эту ночь, померкла лишь заря —
Молвил князь, поникнув головою, —
На кровати тисовой меня
Чёрной покрывали пеленою.

Черпали мне синее вино —
С горем перемешенное зелье.
Сыпали на грудь из колчанов
Половецких крупный жемчуг — из-за заземелья…

Златоглавый терем мой стоял
Без князька… И нежили меня… И горе
Серый ворон у Плесеньска кричал —
Лес Каяни в предградье ему отвечал…

и понёс меня ворон на синее море.»

И бояре князю отвечали:
«Полонило ум твой, князь, то горе —
Полетели соколы, к печали,
Добывать Тмуторокань, на море.

Синий Дон испить они решили —
Да видать, не в добрые минуты —
Посекли поганые им крылья,
Оковали соколов в стальные путы.»

В третий день настала темнота —
Оба солнца в третий день пропали,
Два багряных канули столба —
На реке померкли, на Каяле.

Вместе с ними, в море том пропав,
Два прекрасных месяца затмились,
Юные Олег и Святослав…
В смелости хинови пробудились.

На Каяле тьмою свет покрылся и погас,
И простёрлись половцы над русскою землёю.
Как гепардов выводок, в тот чёрный час
Кинулись поганые со всех сторон бедою.

Тут на славу пал уже позор.
На свободу бросилось насилие.
Див о землю стукнул… и с тех пор
Не видать нам, братья, изобилие.

Уже готская девица
Время Бусово поёт —
Русским золотом дивится —
Шарукана месть зовёт.

А мы без радости, дружина,
Веселья нет — томит кручина!..

И роняет слово золотое
Со слезами Святослав великий:
«Сыновья мои вы — горе!
Орёл доблести двуликий!

Честь и славу не достали
Ваши храбрые сердца…
Что ж вы, дети, делать стали
С сединой моей отца?!

Худо брат мне, Ярослав!
Где бояри той округи?!
Шельберы, татраны из дубрав,
Топчаки, ольберы и ревуги?..

А ведь было время — без щитов,
Выхватив ножи из голенища,
С кликами ходили на врагов,
Отомстить за наши пепелища.

Страшен славы прадедов был звон!
Вы же рать оспорили святую:
«Эту славу силой мы возьмём,
А потом поделим и былую…»

Дивно ль старцу, мне помолодеть?
Но сокол полинялый с виду
Высоко заставит птиц лететь,
Никому не даст гнезда в обиду.

Зло — князья помочь мне не хотят,
Мало толку в силе молодецкой…
Уж под самым Римовом кричат
Русичи от сабли половецкой!

И Владимир в ранах удалой…
Горе сыну Глебову со мной!»

Княже Всеволод! Ты ль боле
Честь не мыслишь поиметь
На отеческом престоле
За Отчизну порадеть?!

Волгу вёслами ты плещешь,
Шлемом вычерпаешь Дон…
Удалые копья мечешь,
Гордый сокол над Глебовым гнездом!

Если б ты направил рати,
Было б всё совсем не так —
Шли б рабыни по ногате,
Раб по резани был всяк.

Вы, буй Рюрик и Давид —
Честь и слава своих дедов!
Сколько ваших по крови
Золотых проплыло шлемов?

Чьи отважные дружины,
С рыком туров умирая,
Погибали на чужбине
От клинка лихого края?

Встаньте в стремя, Господа!
За обиды сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича-то!

Князь Голицкий Ярослав —
Осмомысл наш с полками!
До Венгерских гор достал
Ты железными руками.

На престоле золотом
Восемь дум имеешь разом
И великую кругом
Честь за мужество и разум.

Заперев Дунай на ключ,
Королю путь заступая,
Долг лелеешь выше туч,
Судишь земли до Дуная.

Тебе Киев открывал
Неприступные ворота.
Ты султанов доставал,
Разя молнией жестоко…

Кончака бей, Государь!
Бей поганого раба-злодея —
За землю Русскую ударь,
За раны Игоревы — скорее!

Вы, Мстислав и буй Роман!
Сердцем мучаясь в отваге,
Налетали вдруг на стан,
Храбрый дух неся, как стяги.

Вы ж носили на плечах
Шлем и латы золотые.
И железные подвязи
под шеломами у вас.
Обращали вы в бегство и земли
и страны лихие:

И Хинову и Литву,
Деремелу и Ятвягу…
И головы клонили половцы те вашему мечу!
На кого ж вы забыли теперь отвагу!?.

О князь Игорь, свет померк,
Не к добру деревья листву обронили —
По Роси и по Суле смерть —
Города все разорили…

Не подняться, князь, полку!
Дон зовёт тебя с князьями
Отомстить за обиды врагу!..
Храбрые Олеговичи поспешили к брани.

Изяслава внуки все,
Золотые от рожденья!
Не почести вы себе
Взяли добрые владения!

На кого забыли щит,
Копья польские и шлемы?
Русь великая кричит:
Защитите наши земли!

Загородите своими острыми стрелами
полю ворота,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича-то!

Не серебряной струёй
Для Переяславля шла Сула.
Потекла поганою водой
Полочанам храбрым и Двина.

Изяслав один тогда мечами
По литовским шлемам постучал —
Поплатился добрыми полками,
Славу деда с честью потерял.

И упал в бою на щит червлёный,
Внук Всеслава, честью смерть поправ,
Где над ним, литовцами сражённый,
Пал любимец князя, прошептав:

«Всю дружину, княже, приодели
Птичьи крылья у твоих же ног.
Полизали кровь на мёртвом теле
Звери чащи, выйдя из берлог…»

Не было ни брата Брячислава,
Ни другого — Всеволода, князь.
К одиночеству Каяла
Летят вороны на вас.

В золотое ожерелье
Душу-жемчуг ты излил…
Никнет прежнее веселье.
Гродно в трубы затрубил.

Ярослава внуки и Всеслава!
Опустите стяги! Бросьте меч!
Умерла в крамолах ваша слава!
Не нужна князьям уже и честь!

Вы ж насилие мор и смуту
В земли Русские несли!..
Нет житья от вас и лютой
Половецкой нам земли!

На седьмой, последний век Трояна,
Князь могучий Полоцкий Всеслав
Кинул жребий, глядя из тумана,
О девице милой загадав.

Замышляя хитрую крамолу,
На коней опору он нашёл —
Подошёл к великому престолу
И ударил древком о престол.

Но остался старому князь верен.
И, уже объятый синей мглой,
Выскочил из Белгорода зверем,
Нелюбимый Киевской землёй.

Добывая счастье, честь и славу —
С трёх попыток Новгород открыл
И разбил он славу Ярославу…
От Дудуток до Немиги волком проскочил.

На Немиге, братья, на Немиге
Снопы стелют — головы кладут.
На току на том молотят жизни,
Душу веют — тело предают…

Берега поганые проклятой
Не добром засеяны веков,
А костями русскими богато,
Русской кровью залиты сынов.

А Всеслав судил людей и правил,
Города за честь князьям рядил —
Ночью волком рыскал в Тмуторокане,
Утром с Хорсом в Киев заходил.

У Софии Полоцкой Всеславу
Позвонят к заутреней, как он —
В Киеве, ещё заря не встала,
Слышит колокольный перезвон.

И хотя у князя в храбром теле
Обитала вещая душа —
И его страданья одолели,
Сокрушили беды не спеша.

Величая подвиг небывалый,
Спел Боян, сказав ему тогда:
«Князь Всеслав! Ни мудрый, ни лукавый
Не минует божьего суда…»

О, наша Русская земля,
Ты стонешь время вспоминая!
Владимир, старые князья
Ушли все — Русь теперь иная.

И «Солнце Красное» закрыть
Нельзя бывало за ворота.
Но стяг на стяг родной глядит,
Те Рюрик носит — те Давид…
Запели копья!

До высоких берегов Дуная,
Незнакомой птицей на рассвете,
Ярославны голос долетает
О любимом Игоре и смерти:

«Обернусь безвестною кукушкой,
По волнам широким полечу,
Свой рукав с бобровою опушкой
Там в Каяле горьком омочу …

И утру кровавые все раны
На могучем теле я ему…»
Так и плачет голос Ярославны
На стене Путивля поутру:

«Ветер, ветер! Господин мой, ветер!
Ах, зачем насильно … сильно бьешь!
Стрелочки хиновские зачем ты
На полки любимого несешь?

Разве мало было на просторе
Высоко под облаком летать,
Корабли лелеять в синем море,
В синем море волны поднимать?

Почему моё веселье рано,
Господин, разнёс по ковылю?
Так и плачет, плачет Ярославна
На стене Путивля поутру:

«Днепр Славутич! Каменные горы
Ты сквозь земли половцев пробил,
Святослава в дальние просторы
До гнезда Кобякова носил.

Прилелей же, Господин, мне ладу,
Чтоб не слала слезы я к морям …»
Разрывало горе Ярославну
На стене Путивля по утрам:

«Солнце трижды светлое! О, Солнце!
Всем прекрасно ты и всем тепло!
Почему, Владыко-Солнце,
Сердце князю обожгло?

Ах, зачем в безводном поле
Жаждой луки ты согнуло,
Колчаны все, Солнце, горем
Лады милого стянуло?..»

Зашумело море в полночь,
Поднимая смерчи к тучам.
Князю Бог пришёл на помощь —
В путь зовёт к днепровским кручам.

Игорь спит, Игорь бдит —
Игорь мыслями летает —
До Донца поля глядит,
К Дону путь свой измеряет.

За рекой свистит Овлур:
Конь готов, пора в дорогу.
Овлур Игорю шепнул:
«Князю рабство не по роду!»

Гул шагов глубокий, как тоска.
Ветер травы, вежи колыхает…
Горностаем князь из тростника —
В воду гоголем ныряет.

Переплыл и на коня…
Пал с конём на землю — волком
На донецкие поля
Князь бежит — летит, как сокол.

Игорь соколом летит
Высоко под облаками,
А Овлур волком бежит,
Росы сыпя над степями.

То гусей, то лебедей
По дороге добывали…
Оба тут своих коней
В беге быстром надорвали.

Рёк Донец: «Великий князь!
Кончаку не счесть позора.
Сколько счастья, возвратясь,
Ты на Русь принёс нам снова.»

«О, Донец великий мой! —
Князь склонился над рекою, —
Ты качал меня волной,
Грел туманной пеленою.

Под ракитой на траве
Ложе царским князю было.
Гоголь сторожем был мне,
Чайка Игоря хранила.

Не такая — рёк, — Сугна,
Поглотившая потоки —
Немощь скудная Днепра,
Ростиславовы чертоги:

Мать над тёмною водой
Ищет юношу во мгле —
Цветы вянут и тоской
Клонит дерево к земле.»

Не сороки то стрекочут
И не вороны кричат —
Вслед за Игорем степь топчут
Гзак взбешённый и Кончак.

Тут и галки замолчали,
Только полозы ползут.
Дятлы подлые стучали.
Соловьи поют, поют…

«Если сокол улетит в гнездо, —
Говорит сердито Гзак, —
Соколёнка мы его
Подобьём золотой стрелой, Кончак.»

«Если сокол улетит в гнездо, —
Предложил Кончак, — с зарницей
Соколёнка мы его,
Гзак, опутаем девицей.»

Гзак вздохнул: «Не будет нам девицы
И ни соколёнка — Так и так.
И начнёт нас бить любая птица
В поле половецком же, Кончак.»

Говорил Боян, закончив речь:
«Худо безголовому от роду,
Худо голове без плеч..»
Худо на Руси без Игоря народу.

К Пирогощей Богородице святой
По Боричеву восходит князь с мольбой.

Солнце светит — Игорь на Руси!
Смех и радость, песни на Дунае
Затянули девушки свои —
Через море в Киев долетая.

И, как старым певшие князьям,
Молодым князьям по праву
Честь и славу я воздам —
Слава роду Святославову!

Игорь, Всеволод, Владимир,
Слава, слава вам и честь!
Слава доблестной дружине!
Слава Богу, что Русь есть!

И да здравствуют князья,
Вся дружина, дабы мрак
Не затмил Руси поля!
Во истину, да будет так!

1993 — 2014 г.г.

www.chitalnya.ru

Слово о полку Игореве и эпическая поэзия

В международном англоязычном сборнике «Medieval Oral Literature» (2011), выпущенном в Берлине издательством «De Gruyter», вышла статья доктора филологических наук, профессора С.Н. Азбелева «Слово о полку Игореве» и его средневековое окружение в русской устной эпической поэзии. В России и вообще на русском языке она до сих пор не публиковалась. Поэтому автор предлагает её вниманию читателей сайта pereformat.ru.
 

Слово о полку Игореве. Палехская лаковая миниатюра Анны Котухиной (1956 год)
 
Все ли основные жанры русской устной поэзии достаточно известны науке? Такой вопрос становится правомерным, когда речь идет не о современном или недавнем состоянии фольклора, а о более или менее отдаленной истории. Традиционные представления об его жанровом составе основываются почти исключительно на материале, который зафиксирован записями XIX и первой половины XX столетия. Если бы научное собирание произведений устной поэзии началось только полвека назад, то, например, отнесение былин к основным жанрам оказалось бы гипотезой. Для обоснования ее пришлось бы сопоставлять редкие и малоценные фиксации второй половины ХХ века со «Сборником Кирши Данилова» и немногочисленными записями XVII столетия, порой в довольно сильной степени литературно обработанными. Сходную картину представляло бы изучение других классических жанров.
 

Очевидно, что исчезновение одних видов устной поэзии и замещение их другими происходило и прежде. Нет оснований утверждать, что записями XIX века заметно отражены все жанры, бытовавшие широко, допустим, в XII или XIV столетиях. Крупные исторические потрясения, экономические и социальные сдвиги, происшедшие в XVI, XVII и XVIII веках, крутая ломка традиций древнерусской культуры, начавшаяся в петровское время – все это должно было отразиться на судьбе каких-то жанров таким же образом, как отразились, например, социальные катаклизмы XX столетия, на судьбе былин. A priori можно предположить, что уходить из живого репертуара должны были такие виды устной поэзии, которые еще ранее завершили период своего продуктивного развития и существовали только как наследие, слабо пополняемое новообразованиями.
 
XVI, XVII и отчасти XVIII столетия справедливо признаются временем наивысшего развития русской исторической песни. Исторических песен, датируемых предшествующим временем, очень мало, а сама их ранняя датировка иногда оспаривается. Трудно было бы объяснить почти полное отсутствие более древних исторических песен только плохой сохранностью материала. Естественно предположить, что ранее первенствующее место в сфере исторической поэзии принадлежало какому-то другому жанру. Когда наступил расцвет исторической песни, жанр этот, оттесненный ею на периферию устного репертуара, сохранялся глазным образом по инерции, а позднее исчез, не будучи приспособлен к изменившимся общественным запросам.
 
Принятие такого допущения помогло бы, в частности, объяснить, почему сравнительно глухо оказались освещены в живом репертуаре XIX-XX веков наиболее громкие исторические события борьбы за свержение татаро-монгольского ига. Предположение, что ранее XVI столетия не была еще достигнута достаточно высокая ступень историзации народного сознания, могло бы дать иное объяснение, но само это предположение требует подкрепления фактами. Ни данные русской литературы того времени, ни сравнительный материал фольклора других народов, находившихся на сходной стадии и в сходных условиях исторического развития, такого предположения не подкрепляют. Поэтому поиски следов развитой устной исторической поэзии X-XV веков сами по себе вполне оправданы. Результаты же их могут дать новый материал для представлений о том, как эволюционировало освещение фольклором исторической реальности.
 
Среди устных исторических повествований, записанных в XIX веке, попадаются иногда произведения несколько загадочные и выделявшиеся настолько резко, что публикаторы и исследователи не признавали эти записи за тексты преданий, а относили их условно то к историческим сказкам, то даже к былинам, или просто заявляли о странной и необычной структуре, которая, будучи произведением устной поэзии, напоминает, однако, некоторые образцы, приписываемые обычно литературному творчеству средневековой Руси. Однако по содержанию не все такие произведения могли быть возведены к средневековой традиции. Так, например, Е.В. Барсовым была опубликована запись ритмизированного сказания о встрече Петра I со шведами. Барсов констатировал:
 

Рассказ этот в художественном отношении так превосходен, что мы ничего не знаем подобного в русской повествовательной литературе. По местам мы можем приравнивать его только к «Слову о полку Игореве.¹

 
Другим примером, относящимся уже к более раннему периоду, может служить так называемая алтайская версия былины о Сухане.² О ней В.Я. Пропп высказывал в печати убеждение, что это «произведение иной поэтической системы, чем былина». По выражению В.Я. Проппа, данный текст «представляет собой устную повесть».³ Сам этот термин представляется не вполне удачным: такие произведения удобнее называть героическими сказаниями.
 
В свое время К.В. фон Зюдов дал на международном материале общую характеристику особой разновидности фольклора, которую он называл Heldensagen. По содержанию это эмоционально приподнятые, претендующие на достоверность повествования о подвигах реально существовавших героев. Сказание может в большой степени удаляться от реальности, широко используя мотивы и художественные средства, заимствованные из произведений иных жанров. При этом события, имевшие место в действительности и послужившие отправным пунктом сказания, приукрашиваются и дополняются плодами народной фантазии. Героическое сказание не дает полной биографии персонажа, а сосредоточивается только на тех ее моментах, которые способны вызвать подъем чувств у слушателей. Для таких сказаний характерна особенность, которую К.В. фон Зюдов именует gebundene Form, разумея под этим ритмически или метрически организованную речь. Впрочем, он замечает, что такая форма изложения может чередоваться с обычным прозаическим повествованием; сказание может быть и целиком прозаическим. К.В. фон Зюдов отмечал, что героические сказания – это подвижные и не очень долговечные образования:
 

Они распадаются с утратой их активных носителей, что случается, между прочим, при крупных переворотах в области культуры, и рассыпаются на составные элементы; они могут перерождаться в рассказы-припоминания (Erinnerungssagen) или в фабулаты.⁴

 
Упомянутый алтайский текст был записан от исполнителя, который утверждал, что передает повествование о Куликовской битве 1380 г. – в ответ на просьбу собирателя сообщить, что он знает о «Мамаевом побоище». С.К. Шамбинаго предполагал, что алтайская версия восходит к литературному источнику – к древнерусской Повести о «Мамаевом побоище».⁵ Действительно, перекличка в содержании здесь несомненна. Есть и стилистические параллели, что позднее отмечал Б.М. Соколов, согласившийся с выводом С.К. Шамбинаго.⁶ Однако, как показал вскоре С. Рожнецкий, параллели не свидетельствуют о заимствовании из повести.⁷ Следует согласиться с В.Я. Проппом, который писал, что «эти совпадения доказывают обратное: они проникли из эпоса в литературу, а не наоборот, так как народное содержание повести требовало и народного стиля».⁸ К сказанному можно добавить, что вообще использование Повестью о «Мамаевом побоище» устных произведений о Куликовской битве – факт доказанный, поэтому сам алтайский текст естественно считать остатком одного из таких произведений, бытовавшего в течение нескольких столетий в устной традиции.
 
В этом убеждает и материал некоторых других записей XIX века, из которых остановлюсь сейчас коротко только на одной – обширном героическом сказании о подвигах русского посла Захария Тютчева, которое было записано А. Харитоновым и издано А.Н. Афанасьевым.⁹ В отношении этого произведения удалось показать путем текстологического анализа, что оно было одним из источников Повести о «Мамаевом побоище». Последняя, несомненно, использовала на значительном своем протяжении какие-то из ранних версий именно этого сказания, причем оно привлекалось неоднократно составителями разных редакций повести. Факты указывают на то, что именно повесть пользовалась устным сказанием, а не наоборот.¹⁰
 
Что касается самой Повести о «Мамаевом побоище», этой, по выражению О.Ф. Миллера, «сводной повести полуисторической, полуэпической»¹¹, то она известна теперь в сотнях рукописей, представляющих около десяти редакций. Почти все они непосредственно привлекали в той или иной степени материал устных источников. Это были, очевидно, и рассказы участников битвы 1380 года, и возникавшие на основе таких рассказов исторические предания, и героические сказания. Один из первых исследователей этой повести справедливо писал, что, несмотря на то, что в целом она «получает характер серьезного назидания в христианском духе», в ее изложении по временам ярко проступает «дух боевого мужества, жадного к чести и доброму славному имени. Этот полный энергии дух ратной удали и молодечества отпечатлевается и в речи – бойкой, быстрой, отрывистой, блещущей картинными сравнениями, живьем взятыми из народного эпоса».¹²
 
Ранние редакции этой повести по своему стилю соотносятся с героическими сказаниями о Куликовской битве примерно так же, как соотносятся с былинами их письменные переложения, известные в текстах XVII-XVIII веков и изданные некогда в серии «Памятники русского фольклора».¹³ Однако в целом Повесть о «Мамаевом побоище» обязана, все же традиции литературной. Цитаты из устных героических сказаний по большей части сравнительно четко выделяются стилистически, и ни один из списков повести не представляет собой запись или даже обработку устного текста на всем своем протяжении.
 
Иначе обстоит дело с другим хорошо известным памятником, который сохранился только в шести рукописях и имеет в них разные заглавия: «Сказание о Донском бою», «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче » и некоторые другие. В научной литературе его обычно называют «Задонщиной», хотя еще академик И.И. Срезневский некогда отмечал, что в подлинном тексте слово «Задонщина» употреблено не как название произведения, а как название Куликовской битвы, которая происходила за Доном. На устное происхождение этого произведения впервые указал именно И.И. Срезневский 150 лет назад. В то время было известно всего две рукописи «Задонщины» и относительно небольшое число списков Повести о «Мамаевом побоище». Позднейшие находки новых текстов дали новые подтверждения мыслям одного из крупнейших русских филологов. И.И. Срезневский писал:
 

Сличая два списка Задонщины, вижу отличия, видоизменения выражений, подстановки мест, подстановки имен и лиц – такие, каких переписчик делать не мог – по крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие, такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик, и в этом видится мне, что Слово (о Задонщине, – С. А.) писано не с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записываемо в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких-нибудь приличных случаях или напевалось, подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними . Если же это справедливо, то в Задонщине мы имеем образец особого рода народных поэм исторического содержания».¹⁴

 
Далее И.И. Срезневский, высказав мнение об устнопоэтической природе не только «Задонщины», но и «Слова о полку Игореве», ставил вопрос, «не были ли общею особенностью целого ряда таких поэм» характерные черты, встречающиеся не только в этих памятниках, не было ли аналогичных предшественников в устной поэзии еще у «Слова о полку Игореве». Он писал:
 

Ярки не менее других, если не более, и отличия в изложении и в слоге Слова о полку Игореве: их заметишь, где бы они ни попались; а заметя, невольно вспомнишь об этом Слове, потому что ничто другое не напоминает о них так резко. Из этого, однако, не следует, что ему одному они и могли принадлежать. Самая яркость их в нем, мне кажется, доказывает, что они появились не в нем первом, что в нем они достигли полноты уже вследствие развившегося пристрастия к ним. Их же заметили и в произведениях тоже древних, только в отрывочном виде; их же заметили и в произведениях народной устной словесности, повторяемых доселе,- заметили в том, что уже никак нельзя было поставить в ряд подражаний Слову о полку Игореве: это еще положительнее доказывает, что особенности, напоминающие это слово, были в ходу и без его влияния. В Задонщине кое-что кажется дословно взятым из Слова о полку Игореве; но такое же дословное сходство находим и между произведениями других родов (житиями святых, духовными стихами, историческими повестями, сказками, былинами, думами, песнями),- и оно, однако, ничем не смущает нас; вместе с этим в Задонщине находим многое такое, что хоть и так же сложено, но по содержанию и по выражению отлично от Слова о полку Игореве. Откуда же взято это? В повестях и сказаниях о Мамаевом побоище есть также места, отличающиеся от всего окружающегося такими же точно приемами, то приемами изложения и слога вместе, то только приемами изложения, и между ними есть такие, каких нет ни в Слове о полку Игореве, ни в Слове о Задонщине. Эти места – очевидные вставки и доказывают, с одной стороны, что они нравились, а с другой – что был источник, из которого их можно было почерпать. Что же это за источник? И для этого, как для всего другого подобного, источник один и тот же: поэмы вроде Слова о полку Игоря, их дух, их мысль».¹⁵

 
Двадцать лет спустя академик В. Ягич в своей известной работе о славянской народной поэзии говорил о «Слове о полку Игореве» и о «Задонщине» как о «единственных остатках старой малорусской и южной великорусской эпической поэзии». Он высказывал ту же мысль, что и Срезневский:
 

Может быть, многие поэтические образы и фразы переходили посредством заимствования из одной песни в другую как общенародное достояние, как материал, более или менее известный, во всякой былине или думе.¹⁶

 
Нетрудно было бы назвать целый ряд филологов и историков XIX-XX вв., высказывавших аналогичные мысли об устнопоэтической природе «Задонщины» и «Слова». Академик А.Н. Пыпин в своей «Истории русской литературы», говоря о «Задонщине», подробно цитировал приведенные мной высказывания И.И. Срезневского и подкреплял их мнением, что на мысль о существовании недошедших памятников устной поэзии, подобных «Задонщине», «наводит прежде всего «Слово о полку Игореве», между прочим прямыми указаниями на старые песни; наводит и эпическая былина, которая хотя не есть подлинная древность, но снимок с древности».¹⁷ Тезис об устно-поэтическом происхождении этих памятников был поддержан в работах И.П. Хрущова, П.Н. Полевого, П.А. Бессонова, С.М. Соловьева и других исследователей.¹⁸ Об устном происхождении «Слова о полку Игореве» писал затем и академик А.А. Шахматов.¹⁹
 
В позднейшей исследовательской литературе идея И.И. Срезневского была особенно аргументированно подкреплена В.Ф. Ржигой, который приходил к выводу, что «преобладающий песенный характер Задонщины становится совершенно очевидным», отмечая, в частности, что в рукописях есть «неисправности текста», которые «явно обнаруживают свое звуковое, а не графическое происхождение». В.Ф. Ржига полагал, что «Софоний подражал Слову о полку Игореве не книжным путем, а путем воспроизведения на слух и запоминания».²⁰ В.П. Адрианова-Перетц, рецензируя эту работу, приводила ряд собственных наблюдений, аналогичных наблюдениям В.Ф. Ржиги, и писала, что они «подтверждают мысль И.И. Срезневского, развитую В.Ф. Ржигой, об устном источнике списков «Задонщины», и что мнение последнего о «роли песенного начала» является «чрезвычайно плодотворным».²¹
 
Мысль о восхождении списков «Задонщины» к устным оригиналам была высказана И.И. Срезневским на материале двух известных в то время рукописей. Старший Кирилло-Белозерский список, датируемый второй половиной XV столетия, находится в рукописи, принадлежавшей руке книгописца Ефросина.²² В этом списке есть мелкие искажения и интерполяции, которые не могли присутствовать в непосредственной записи устного текста на слух или по памяти. Следовательно, сама запись была осуществлена ранее появления этой древнейшей рукописи. Что касается позднейших рукописей «Задонщины», то и их восхождение к устным оригиналам также аргументировалось разбором текстуальных особенностей (в связи с чем В.П. Адрианова-Перетц писала об «устном источнике списков “Задонщины”»).²³
 
Особо следует упомянуть исследование видного фольклориста (и одновременно – специалиста по древнерусской литературе) А.И. Никифорова. Эта работа (объемом около двух тысяч машинописных страниц) весной 1941 года была защищена им в качестве докторской диссертации. Год спустя А.И. Никифоров погиб в осажденном Ленинграде. Он успел опубликовать только первую главу своего исследования.²⁴ Некоторые фрагменты из него были напечатаны со вступительными пояснениями посмертно.²⁵ Развивая центральную мысль И.И. Срезневского, А.И. Никифоров посвятил свой труд доказательству того, что в средневековой Руси существовала традиция высокого устнопоэтического искусства, следы которой дошли до нас главным образом в виде немногих записанных (но устных по происхождению) памятников – «Слова о полку Игореве», «Слова о погибели Русской земли» и нескольких разновидностей «Задонщины». Возникавшие в данной связи вопросы рассматривались автором разносторонне. В центре исследования находилось «Слово о полку Игореве» (которое, согласно выводам А.И. Никифорова, сохранялось в устной традиции до конца XIV столетия). «Задонщине» ученый посвятил пятнадцать авторских листов, причем более половины этого объема было отведено текстологическому рассмотрению всех шести списков.
 
О фактической неизвестности работы А.И. Никифорова позднейшим специалистам по древнерусской литературе говорилось даже в печати. Так, автор опубликованной полвека назад наиболее обстоятельной книги об истории изучения «Слова о полку Игореве», кратко проаннотировав это исследование, писал:
 

В научной литературе фундаментальный труд А.И. Никифорова по изучению «Слова» совершенно игнорируется, о нем нигде не упоминается ни одним словом, тогда как его изучение и популяризация может дать немало интересных наблюдений и любопытных материалов».²⁶

 
Через сорок лет аннотация труда Никифорова все же появилась в «Энциклопедии Слова о полку Игореве». Однако это не повлекло за собой обращений в работах российских медиевистов к результатам исследования, которое хранится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской Академии наук.²⁷
 
Изучая метр и ритм «Задонщины», А.В. Позднеев пришел к заключению, что она относится к кондакарной системе и имеет тенденцию к введению стихов с одинаковым числом ударений.²⁸ Этот вывод оказывается приложим и к тем фрагментам Повести о «Мамаевом побоище», которые И.И. Срезневский считал одного происхождения с «Задонщиной». Мнение, что рукописная «Задонщина» восходит к записи устного текста, ныне разделяет в принципе большинство исследователей, пишущих об этом памятнике.²⁹ Текстуальные совпадения отдельных фрагментов Повести о «Мамаевом побоище» с «Задонщиной» довольно многочисленны. Л.А. Дмитриев полагал, что такие фрагменты в повести – «не выписки из письменного текста Задонщины»: автор повести, как видно, знал этот текст «наизусть» и вставлял из него по временам «либо целые отрывки, не подвергая их изменению или переработке, либо отдельные фразы и слова из различных мест, объединяя их в собственные поэтические картины».³⁰
 
Стилистически вставки из «Задонщины» достаточно резко отличаются от тех частей Повести, которые не восходят, очевидно, к записям устных героических сказаний. Вот пример такой вставки в контексте.
 

Учрежено войско их: князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Александр Кемский, князь Глеб Каргомьский и Андомския князи; приидоша же Ярославские князи со всеми силами: князь Андрей Ярославский, князь Лев Суропский и инии многи. – Уже бо, братья, не стук стучит и не гром гремит, стучит сильная рать великого князя Дмитрея Ивановича в славном граде Москве, а гремят русские сынове злачеными доспехи. – Князь же великий Дмитрей Иванович поим с собою брата своего князя Владимира Андреевича и все князи русские православныя и еде к живоначальной Троице, ко отцу своему духовному преподобному старцу Сергию, благословение получити от тоя обители святыя».³¹

 
Но есть и немало примеров, когда ни по содержанию, ни по форме отрывки, сходные с Задонщиной, не выделяются из контекста повести. Это те случаи, когда сам контекст оказывается большой вставкой из устного сказания. В подобного рода пассажах путем текстуального сличения можно выявить, что отдельные фразы и словосочетания совпадают с «Задонщиной», что в них встречаются параллели и к «Слову о полку Игореве». Приведем один из таких примеров.
 

Тогда же возвеяша силни ветри по Бервице широте, воздвигошеся велицы князи, а по них рускии сынове успешно грядут, аки медвяны чаши пити и стебле винны ясти. Но не медвяны чаши пити, не стебле винны ясти грядут: хотят укупити чести и славнаго имяни во веки земли Руской, великому князю Димитрею Ивановичю похвалу и многим государем. Дивно и грозно бо в то время слышати, а громко в варганы бьют, тихо с поволокою ратные трубы трубят, многогласно и часто коне ржут. Звенит слава по всей Руской земли. Велико вечье бьют в великом Новеграде, стоят мужи новъгородцы у Святыя Софеи Премудрости Божия, а ркучи межу собою таковое слово: Уже нам, братие, на помощь не поспети к великому князю Димитрию; уже бо яко орли слеталися со всеи Руской земли, съехалися дивные удалцы, храбрых своих пытати. Не стук стучит, не гром гремит, по зоре стучат и гремят руские удальцы.³²

 
Отрывок в идейно-художественном отношении однороден. С «Задонщиной» же он совпадает лишь в некоторых своих частях. Встречаются и отдельные параллели к «Слову о полку Игореве».³³ Вместе с тем, этот однородный текст – той же природы, что и другие поэтические фрагменты Повести о «Мамаевом побоище», не имеющие текстовых параллелей ни в «Слове», ни в «Задонщине». Естественное объяснение заключается в том, что «Слово», и «Задонщина» (точнее – устные их оригиналы) относится к таким же героическим сказаниям устного происхождения, возникли на базе единой с ними художественной традиции.
 
Производя сопоставления, приходится, конечно, учитывать некоторое несовершенство средневековых текстов. Мы не знаем, до какой степени точно передают свои устные оригиналы списки с записей сказания о «Задонщине» и многочисленные отрывки Повести о «Мамаевом побоище», а также другие аналогичного рода древнерусские тексты, посвященные другим сюжетам, которые в настоящей статье не рассматриваются, но учитываются. Сама рукописная традиция должна была в той или иной степени деформировать первоначальный текст. Есть места, явно испорченные при переписке, есть и несомненные интерполяции самих писцов. Вместе с тем, видно, что, копируя свои письменные оригиналы, писцы поправляли их на основании известных им устных вариантов того же сказания о «Задонщине» и других сказаний подобного рода. Бытование записей в рукописной традиции, таким образом, как бы корректировалось традицией устной. Полная точность передачи устных оригиналов далеко не всегда присуща и тем записям XIX века, которые вошли в классические собрания. Если мы миримся с этим фактом даже в отношении, например, собрания А.Н. Афанасьева, то нет, конечно, причин считать недостаточную точность препятствием для фольклористического изучения, когда речь идет о записях XV, XVI или XVII столетий. Поскольку в фиксациях этого времени довольно ясно ощущается ритмическая структура текста, следует полагать, что дефекты таких записей в целом сравнительно невелики.
 
Попытаюсь коротко охарактеризовать то общее, что объединяет научные записи русских героических сказаний, осуществленные в XIX веке, и соответствующие средневековые тексты (при этом буду учитывать не только «Слово о полку Игореве» и сказания о Куликовской битве, но и другие сюжеты). Количество привлеченных текстов, если иметь в виду полные фиксации и значительные по протяженности фрагменты, составляет около семидесяти. Из средневековых текстов в это число входят, разумеется, только те, которые отражают прямо или опосредованно использование самой устной традиции, а не являются лишь порождением последовавшей филиации рукописных списков.
 
Героическое сказание повествует непосредственно о конкретных исторических фактах, сближаясь этим с историческим преданием и исторической песней. Сказанию свойственен конкретный историзм в отличие от условного историзма былины. Герои сказаний – это лица реально существовавшие, достоверно называемые и фигурирующие не в условном эпическом мире, а в исторической обстановке своей эпохи.
 
В былинах о разгроме вражеских нашествий фигурирует главным образом богатырь Илья Муромец, фольклорный образ которого сложился на основе использования исторического прототипа, жившего, очевидно, много раньше набегов половецких войск и татаро-монгольских вторжений на Русь.³⁴ Иначе обстоит дело в «Слове о полку Игореве» или в сказаниях о Куликовской битве: здесь описываются деяния князя Игоря Святославича Новгород-Северского и его родного брата Всеволода, великого князя Дмитрия Ивановича Московского и его двоюродного брата Владимира Андреевича, как и их достоверно названных современников, чьи имена и деяния были засвидетельствованы историческими источниками, не зависевшими от фольклорной традиции. Соотносятся в общих чертах с данными таких источников и сюжеты подобных произведений.
 
Однако героическое сказание, в отличие от исторического предания, имеет установку не столько на информирование о фактах, сколько на прославление деяний своих персонажей. Это выражается и в отборе исходного материала, и в структуре повествования.
 
В период расцвета героических сказаний им была свойственна весьма разработанная поэтическая система. А.И. Никифоров убедительно показал на множестве примеров, что эти поэтические приемы имеют массу параллелей в других жанрах восточнославянского фольклора. Однако как целостная система они не встречаются ни в одном из них. Сами же параллели указывают, по-видимому, на то, что многие жанры устной поэзии не только влияли сами, но и испытывали на себе влияние высокоразвитой поэтики героических сказаний.
 
Лучшие образцы таких сказаний представляли собой произведения большой поэтической изощренности. Этот жанр требовал высокой профессиональной культуры. Произведения его должны были создаваться и исполняться мастерами, находившимися, если можно так выразиться, на самых верхних ступенях квалификации носителей устной художественной традиции.
 
По-видимому, в Древней Руси существовало явление, в каких-то отношениях аналогичное поэзии скальдов. Согласно заключению Д.М. Шарыпкина, рассматривавшего в данной связи специально «Слово о полку Игореве», «творчество Бояна в стадиально-типологическом отношении находится в сродстве с поэзией скальдов», о чем «можно судить по тексту “Слова”»; в самих же хвалебных песнях Бояна «скальдические приемы и образы составляли прочную стилистическую структуру».³⁵ Поэзия скальдов, как известно, давала пример того, что устная традиция в средние века могла достигать даже более высокой степени разработки поэтического мастерства, чем современная ей письменная литература этого же народа.³⁶ Отражения устных героических сказаний в древнерусской письменности дают материал для типологических сопоставлений с некоторыми особенностями творчества скальдов. Есть основания думать, что героические сказания имели ряд разновидностей, которые могут быть выявлены при более детальном изучении текстов, сохраненных в средневековой русской письменности. Ошибочно было бы полагать, что некогда на Руси существовало нечто тождественное скальдической поэзии (по крайней мере подтверждающих это русских текстов нет). Но, по-видимому, существовал сопоставимый с ней в ряде особенностей тип устной художественной культуры. Существовала поэзия, по-своему представлявшая тот этап на пути развития художественного сознания, какой был отражен творчеством скальдов.
 
Естественно, что поэзия подобного рода с изменением породивших ее исторических условий должна была постепенно угаснуть. Однако уход из живого устного репертуара героических сказаний был обусловлен, по-видимому, не только историческими переменами и постепенным исчезновением той социальной среды, потребности которой обслуживал этот жанр в первую очередь. Поскольку сюжет героического сказания должен был следовать контурам своей фактической основы, композиционные возможности были сравнительно невелики. Занимательность повествования неизбежно должна была отступать на задний план. Эпическая гиперболизация, столь органичная в былинах и также способствовавшая интересу к ним, мало свойственна героическому сказанию и обнаруживается более всего в самих поздних вариантах, испытавших на себе влияние былинной поэтики. Собственная же поэтика сказаний, в силу своей изощренности, далеко не в каждой аудитории могла быть полностью оценена и далеко не каждым исполнителем могла быть адекватно передана. Сложности художественной системы героического сказания сопутствовала ограниченность таких его внутренних возможностей, которые обеспечивали бы сохранность произведения в устном репертуаре после утраты им исторической актуальности. Этим, очевидно, во многом объясняется относительная недолговечность произведений данного жанра. Героические сказания постепенно уступили место историческим песням с их менее сложными изобразительными средствами, более простой композицией и легче фиксируемой в памяти песенной формой.
 
Подъем национального самосознания, вызванный во всех слоях русского общества победой на Куликовом поле, породил последнюю, очевидно, волну героических сказаний, многочисленные следы которой дошли до нас в виде записей и реминисценций в литературе XV-XVII веков. Позднейшие отголоски этих сказаний засвидетельствованы редкими отдельными записями, которые удалось еще сделать некоторым собирателям XIX столетия.
 
Но даже лучшие поздние записи, несмотря на все их достоинства, свидетельствуют уже о разрушении жанра. Примером этого является даже превосходный в некоторых отношениях текст, записанный А. Харитоновым. Хотя В.Я. Пропп и не без оснований заметил, комментируя эту запись, что она имеет много общего с Задонщиной³⁷, можно заметить явный отход от ее поэтической системы, явную тенденцию к сближению с былинами при одновременном опрощении художественной структуры и значительном разрушении ритма. В ритмическом отношении более стройным выглядит алтайский текст о Мамаевом побоище, но он по содержанию представляет собой уже контаминацию с былиной, что и позволило ряду исследователей считать данный текст особой версией былины.
 
Тенденция героических сказаний к контаминированию с былинами приводила и к возникновению новых былинных сюжетов.³⁸ Генетическая связь героических сказаний прослеживается не только с произведениями былинного эпоса, но и с историческими преданиями, и с исторической песней. Южнославянская песня о Куликовской битве, известная по двум записям XIX века – Вука Караджича и Манойло Кордунаша, – несомненно связана не только по содержанию с героическим сказанием, которое записал А. Харитонов, и с соответствующими фольклорными фрагментами Повести о «Мамаевом побоище». Эта песня содержит и довольно ясные параллели к «Задонщине».³⁹
 
Существенно, что не оказывается непереходимой грани между условным историзмом былин и конкретным историзмом таких жанров как героическое сказание, историческая песня, историческое предание. Целесообразно учитывать то обстоятельство, что героическое сказание, историческое предание или историческая песня в ряде случаев могли служить своего рода посредствующим звеном между былиной и историческим фактом.
 
Сергей Николаевич Азбелев,
доктор филологических наук, профессор
 
Перейти к авторской колонке
 

Читайте другие статьи на Переформате:

pereformat.ru

Слово о полку Игореве — Исторические — Тематические разделы

«Слово о полку Игореве» в переводе В. А. Жуковского. Не прилично ли будет нам, братия, Начать древним складом Печальную повесть о битвах Игоря, Игоря Святославича! Начаться же сей песни По былинам сего времени, А не по вымыслам Бояновым. Вещий Боян, Если песнь кому сотворить хотел, Растекался мыслию по древу. Серым волком по земле, Сизым орлом под облаками. Вам памятно, как пели о бранях первых времен: Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей; Чей сокол долетал, того и песнь прежде пелась: Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу, Сразившему Редедю перед полками касожскими, Красному ли Роману Святославичу. Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал, Он вещие персты свои на живые струны вскладывал, И сами они славу князьям рокотали. Начнем же, братия, повесть сию От старого Владимира до нынешнего Игоря. Натянул он ум чвой крепостью, Изострил он мужеством сердце, Ратным духом исполнился И навел храбрые полки свои На землю Половецкую за землю Русскую. Тогда Игорь воззрел на светлое солнце, Увидел он воинов своих, тьмой от него прикрытых, И рек Игорь дружине своей: «Братия и дружина! Лучше нам быть порубленным, чем даться в полон. Сядем же, други, на борзых коней Да посмотрим синего Дона!» Вспала князю на ум охота, А знаменье заступило ему желание Отведать Дона великого. «Хочу,- он рек,- преломить копье На конце поля половецкого с вами, люди русские! Хочу положить свою голову Или выпить шеломом из Дона». О Боян, соловей старого времени! Как бы воспел ты битвы сии, Скача соловьем по мысленну древу, Взлетая умом под облаки, Свивая все славы сего времени, Рыща тропою Трояновой через поля на горы! Тебе бы песнь гласить Игорю, оного Олега внуку: Не буря соколов занесла чрез поля широкие — Галки стадами бегут к Дону великому! Тебе бы петь, вещий Боян, внук Велесов! Ржут кони за Сулою, Звенит слава в Киеве, Трубы трубят в Новеграде, Стоят знамена в Путивле, Игорь ждет милого брата Всеволода. И рек ему буй-тур Всеволод: «Один мне брат, один свет светлый ты, Игорь! Оба Святославичи! Седлай же, брат, борзых коней своих, А мои тебе готовы, Оседланы пред Курском. Метки в стрельбе мои куряне, Под трубами повиты, Под шеломами взлелеяны, Концом копья вскормлены, Пути им все ведомы, Овраги им знаемы, Луки у них натянуты, Тулы отворены, Сабли отпущены, Сами скачут, как серые волки в поле, Ища себе чести, а князю славы». Тогда вступил князь Игорь в златое стремя И поехал по чистому полю. Солнце дорогу ему тьмой заступило; Ночь, грозою шумя на него, птиц пробудила; Рев в стадах звериных; Див кличет на верху древа: Велит прислушать земле незнаемой, Волге, Поморию, и Посулию, И Сурожу, и Корсуню, И тебе, истукан тьмутараканский! И половцы неготовыми дорогами побежали к Дону великому. Кричат в полночь телеги, словно распущенны лебеди. Игорь ратных к Дону ведет! Уже беда его птиц скликает, И волки угрозою воют по оврагам, Клектом орлы на кости зверей зовут, Лисицы брешут на червленые щиты… О Русская земля! Уж ты за горами Далеко! Ночь меркнет, Свет-заря запала, Мгла поля покрыла, Щекот соловьиный заснул, Галичий говор затих. Русские поле великое червлеными щитами прегородили, Ища себе чести, а князю славы. В пятницу на заре потоптали они нечестивые полки половецкие И, рассеясь стрелами по полю, помчали красных дев половецких А с ними и злато, и паволоки, и драгие оксамиты, Ортмами, епанчицами, и кожухами, и разными узорочьями половецкими По болотам и грязным местам начали мосты мостить. А стяг червленый с бедою хоругвию, А челка червленая с древком серебряным Храброму Святославнчу! Дремлет в поле Олегово храброе гнездо — Далеко залетело! Не родилось оно на обиду Ни соколу, ни кречету, Ни тебе, черный ворон, неверный половчаннн! Гзак бежит серым волком, А Кончак ему след прокладывает к Дону великому. И рано на другой день кровавые зори свет поведают; Черные тучи с моря идут, Хотят прикрыть четыре солнца, И в них трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут-то копьям поломаться, Тут-то саблям притупиться О шеломы половецкие, На реке на Каяле, у Дона великого! О Русская земля, далеко уж ты за горами! И ветры, Стрибоговы внуки, Веют с моря стрелами На храбрые полки Игоревы. Земля гремит, Реки текут мутно, Прахи поля покрывают, Стяги глаголют! Половцы идут от Дона, и от моря, и от всех сторон. Русские полки отступили. Бесовы дети кликом поля прегородили, А храбрые русские щитами червлеными. Ярый тур Всеволод! Стоишь на на обороне, Прыщешь на ратных стрелами, Гремишь по шеломам мечом харалужным; Где ты, тур, ни проскачешь, шеломом златым посвечивая, Там лежат нечестивые головы половецкие, Порубленные калеными саблями шлемы аварские От тебя, ярый тур Всеволод! Какою раною подорожит он, братие, Он, позабывший о жизни и почестях, О граде Чернигове, златом престоле родительском, О свычае и обычае милой супруги своей Глебовны красныя. Были веки Трояновы, Миновались лета Ярославовы; Были битвы Олега, Олега Святославича. Тот Олег мечом крамолу ковал, И стрелы он по земле сеял. Ступал он в златое стремя в граде Тьмутаракане! Молву об нем слышал давний великий Ярослав, сын Всеволодов, А князь Владимир всякое утро уши затыкал в Чернигове. Бориса же Вячеславича слава на суд привела, И на конскую зеленую попону положили его За обиду Олега, храброго юного князя. С той же Каялы Святополк после сечи увел отца своего Между угорскою конницею ко святой Софии в Киев. Тогда при Олеге Гориславиче сеялось и вырастало междоусобием. Погибала жизнь Даждьбожиих внуков, Во крамолах княжеских век человеческий сокращался. Тогда по Русской земле редко оратаи распевали, Но часто граяли враны, Трупы деля меж собою; А галки речь свою говорили: Хотим полететь на добычу. То было в тех сечах, в тех битвах, Но битвы такой и не слыхано! От утра до вечера, От вечера до света Летают стрелы каленые, Гремят мечи о шеломы, Трещат харалужные копья В поле незнаемом Среди земли Половецкия. Черна земля под копытами Костьми была посеяна, Полита была кровию, И по Русской земле взошло бедой!.. Что мне шумит, Что мне звенит Так задолго рано перед зарею? Игорь полки заворачивает: Жаль ему милого брата Всеволода. Билися день, Бились другой, На третий день к полдню Пали знамена Игоревы! Тут разлучилися братья на бреге быстрой Каялы; Тут кровавого вина недостало; Тут пир докончили бесстрашные русские: Сватов попоили, А сами легли за Русскую землю! Поникает трава от жалости, А древо печалию К земле преклонилось. Уже невеселое, братья, время настало; Уже пустыня силу прикрыла! И встала обида в силах Даждьбожиих внуков, Девой вступя на Троянову землю, Крыльями всплеснула лебедиными, На синем море у Дона плескаяся. Прошли времена, благоденствием обильные, Мпновалися брани князей на неверных. Брат сказал брату: то мое, а это мое же! И стали князья говорить про малое, как про великое, И сами на себя крамолу ковать, А неверные со всех сторон приходили с победами на Русскую землю!.. О! далеко залетел ты, сокол, сбивая птиц к морю! А храброму полку Игореву уже не воскреснуть! Вслед за ним крикнули Карна и Жля и по Русской земле поскакали, Мча разорение в пламенном роге! Жены русские всплакали, приговаривая: Уж нам своих милых лад Ни мыслию смыслить, Ни думою сдумать, Ни очами оглядеть, А злата-серебра много утрачено!» И застонал, друзья, Киев печалию, Чернигов напастию, Тоска разлилась по Русской земле, Обильна печаль потекла среди земли Русския. Князи сами на себя крамолу ковали, А неверные сами с победами набегали на Русскую землю, Дань собирая по белке с двора. Так-то сии два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, раздор пробудили, Едва усыпил его мощный отец их, Святослав грозный, великий князь киевский, Гроза был Святослав! Притрепетал он врагов своими сильными битвами И мечами булатными; Наступил он на землю Половецкую, Притоптал холмы и овраги, Возмутил озера и реки, Иссушил потоки, болота; А Кобяка неверного из луки моря, От железных великих полков половецких Вырвал, как вихорь! И Кобяк очутился в городе Киеве, В гриднице Святославовой. Немцы и венеды, Греки и моравы Славу поют Святославу, Кают Игоря-князя, Погрузившего силу на дне Каялы, реки половецкия, Насыпая ее золотом русским. Там Игорь-князь из златого седла пересел на седло отрока: Уныли в градах забралы, И веселие поникло. И Святославу смутный сон привиделся. «В Киеве на горах в ночь сию с вечера Одевали меня,- рек он,- черным покровом на кровати тесовой; Черпали мне синее вино, с горечью смешанное: Сыпали мне пустыми колчанами Жемчуг великой в нечистых раковинах на лоно И меня нежили. А кровля без князя была на тереме моем златоверхом. И с вечера целую ночь граяли враны зловещие, Слетевшись на выгон в дебри Кисановой… Уж не послать ли мне к синему морю?» И бояре князю в ответ рекли: «Печаль нам, князь, умы полонила; Слетели два сокола с золотого престола отцовского, Поискать города Тьмутараканя Или выпить шеломом из Дона. Уж соколам и крылья неверных саблями подрублены, Сами ж запутаны в железных опутинах». В третий день тьма наступила. Два солнца померкли, Два багряных столпа угасли, А с ними и два молодые месяца, Олег и Святослав, Тьмою подернулись. На реке на Каяле свет темнотою покрылся. Гнездом леопардов простерлись половцы по Русской земле И в море ее погрузили, И в хана вселилось буйство великое. Нашла хула на хвалу, Неволя грянула на волю, Вергнулся Див на землю! Вот уж и готские красные девы Вспели на бреге синего моря; Звоня золотом русским, Поют они время Бусово, Величают месть Шаруканову. А наши дружины гладны веселием! Тогда изронил Святослав великий слово златое, со слезами смешанное: «О сыновья мои, Игорь и Всеволод! Рано вы стали мечами разить Половецкую землю, А себе искать славы! Не с честию вы победили, С нечестием пролили кровь неверную! Ваше храброе сердце в жестоком булате заковано И в буйстве закалено! То ль сотворили вы моей серебряной седине! Уже не вижу могущества моего сильного, богатого, многовойного брата Ярослава С его черниговскими племенами, С монгутами, татранами и шелбирами, С топчаками, ревугами и олберами! Они без щитов с кинжалами засапожными Кликом полки побеждали, Звеня славою прадедов. Вы же рекли: «Мы одни постоим за себя, Славу передню сами похитим, Заднюю славу сами поделим!» И не диво бы, братья, старому стать молодым. Сокол ученый Птиц высоко взбивает, Не даст он в обиду гнезда своего! Но горе, горе! князья мне не в помощь! Времена обратились на низкое! Вот и у Роменя кричат под саблями половецкими, А князь Владимир под ранами. Горе и беда сыну Глебову! Где ж ты, великий князь Всеволод? Иль не помыслишь прилететь издалече, отцовский златой престол защитить? Силен ты веслами Волгу разбрызгать, А Дон шеломами вычерпать, Будь ты с нами, и была бы дева по ногате, А отрок по резане. Ты же по суху можешь Стрелять живыми шереширами с чадами Глеба удалыми; А вы, бесстрашные Рюрик с Давыдом, Не ваши ль позлащенные шеломы в крови плавали? Не ваша ль храбрая дружина рыкает, Словно как туры, калеными саблями ранены, в поле незнаемом? Вступите, вступите в стремя златое За честь сего времени, за Русскую землю, За раны Игоря, буйного Святославича! Ты, галицкий князь Осьмомысл Ярослав, Высоко ты сидишь на престоле своем златокованом, Подпер Угрские горы полками железными, Заступил ты путь королю, Затворил Дунаю ворота, Бремена через облаки мечешь, Рядишь суды до Дуная, И угроза твоя по землям течет, Ворота отворяешь к Киеву, Стреляешь в султанов с златого престола отцовского через дальние земли. Стреляй же, князь, в Кончака, неверного кощея, за Русскую землю, За раны Игоря, буйного Святославича! А ты, Мстислав, и ты, смелый Роман! Храбрая мысль носит вас на подвиги, Высоко возлетаете вы на дело отважное, Словно как сокол на ветрах ширяется, Птиц одолеть замышляя в отважности! Шеломы у вас латинские, под ними железные панцири! Дрогнули от них земля и многие области ханов, Литва, деремела, ятвяги, И половцы, копья свои повергнув, Главы подклонили Под ваши мечи харалужные. Но уже для Игоря-князя солнце свет свой утратило И древо свой лист не добром сронило; По Роси, по Суле грады поделены, А храброму полку Игоря уже не воскреснуть! Дон тебя, князя, кличет, Дон зовет князей на победу! Ольговичи, храбрые князи, доспели на бой. Вы же, Ингвар, и Всеволод, и все три Мстиславича, Не худого гнезда шестокрильцы, Не по жеребью ли победы власть себе вы похитили? На что вам златые шеломы, Ваши польские копья, щиты? Заградите в поле врата своими острыми стрелами За землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича! Не течет уже Сула струею сребряной Ко граду Переяславлю; Уж и Двина болотом течет К оным грозным полочанам под кликом неверных. Один Изяслав, сын Васильков, Позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, Утратил он славу деда своего Всеслава, Под червлеными щитами на кровавой траве Положен мечами литовскими, И на сем одре возгласил он: Дружину твою, князь Изяслав, Крылья птиц приодели, И звери кровь полизали!» Не было тут брата Брячислава, ни другого — Всеволода. Один изронил ты жемчужную душу Из храброго тела Через златое ожерелье! Голоса приуныли, Поникло веселие, Трубят городенские трубы. И ты, Ярослав, и вы, внуки Всеслава, Пришлось преклонить вам стяги свои, Пришлось вам в ножны вонзить мечи поврежденные! Отскочили вы от дедовской славы, Навели нечестивых крамолами На Русскую землю, на жизнь Всеславову! О, какое ж бывало вам прежде насилие от земли Половецкия! На седьмом веке Трояновом Бросил Всеслав жребий о девице, ему милой. Он, подпершись клюками, сел на коня, Поскакал ко граду Киеву И коснулся древком копья до златого престола Киевского. Лютым зверем в полночь поскакал он из Белграда, Синею мглою обвешенный, К утру ж, вонзивши стрикузы, раздвинул врата Новугороду, Славу расшиб Ярославову, Волком помчался с Дудуток к Немизе. На Немизе стелют снопы головами, Молотят цепами булатными, Жизнь на току кладут, Веют душу от тела. Кровавые бреги Немизы не добром были посеяны, Посеяны костями русских сынов. Князь Всеслав людей судил, Князьям он рядил города, А сам в ночи волком рыскал; До петухов он из Киева успевал к Тьмутаракани, К Херсоню великому волком он путь перерыскивал. Ему в Полоцке рано к заутрене зазвонили В колокола у святыя Софии, А он в Киеве звон слышал! Пусть и вещая душа была в крепком теле, Но часто страдал он от бед. Ему первому и вещий Боян мудрым припевом предрек: «Будь хитер, будь смышлен. Будь по птице горазд, Но божьего суда не минуешь!» О, стонать тебе, земля Русская, Вспоминая времена первые и первых князей! Нельзя было старого Владимира пригвоздить к горам киевским! Стяги его стали ныне Рюриковы, Другие Давыдовы; Нося на рогах их, волы ныне землю пашут, И копья славят на Дунае». Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечеткою кличет: «Полечу,- говорит,- чечеткою по Дунаю, Омочу бобровый рукав в Каяле-реке, Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его». Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая: «О ветер, ты, ветер! К чему же так сильно веешь? На что же наносишь ты стрелы ханские Своими легковейными крыльями На воинов лады моей? Мало ль подоблачных гор твоему веянью? Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью? На что ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?» Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи: «О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река! Ты пробил горы каменные Сквозь землю Половецкую; Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой: Прилелей же ко мне ты ладу мою, Чтоб не слала к нему по утрам, по зорям слез я на море!» Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи: «Ты, светлое, ты, пресветлое солнышко! Ты для всех тепло, ты для всех красно! Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей, Что в безводной степи луки им сжало жаждой И заточило им тулы печалию?» Прыснуло море к полуночи; Идут мглою туманы; Игорю-князю бог путь указывает Из земли Половецкой в Русскую землю, К златому престолу отцовскому. Приугасла заря вечерняя. Игорь-князь спит — не спит: Игорь мыслию поле меряет От великого Дона До малого Донца. Конь к полуночи; Овлур свистнул за рекою, Чтоб князь догадался. Не быть князю Игорю! Кликнула, стукнула земля; Зашумела трава: Половецкие вежи подвигнулись. Прянул князь Игорь горностаем в тростник, Белым гоголем на воду; Взвергнулся князь на быстра коня, Соскочил с него босым волком, И помчался он к лугу Донца; Полетел он, как сокол под мглами, Избивая гусей-лебедей к завтраку, обеду и ужину. Когда Игорь-князь соколом полетел, Тогда Овлур волком потек за ним, Сбивая с травы студеную росу: Притомили они своих борзых коней! Донец говорит: «Ты, Игорь-князь! Не мало тебе величия, Кончаку нелюбия, Русской земле веселия!» Игорь в ответ: «Ты, Донец-река! И тебе славы не мало, Тебе, лелеявшему на волнах князя, Подстилавшему ему зелену траву На своих берегах серебряных, Одевавшему его теплыми мглами Под навесом зеленого древа, Охранявшему его на воде гоголем, Чайками на струях, Чернедями на ветрах. Не такова,- примолвил он,- Стугна-река: Худая про нее слава! Пожирает она чужие ручьи, Струги меж кустов расторгает. А юноше князю Ростиславу Днепр затворил брега зеленые. Плачет мать Ростислава По юноше князе Ростиславе. Увянул цвет жалобою, А деревья печалию к земле преклонило». Не сороки защекотали — Вслед за Игорем едут Гзак и Кончак. Тогда враны не граяли, Галки замолкли, Сороки не стрекогали, Ползком только ползали, Дятлы стуком путь к реке кажут, Соловьи веселыми песнями свет прорекают. Молвил Гзак Кончаку: «Если сокол ко гнезду долетит, Соколенка мы расстреляем стрелами злачеными!» Гзак в ответ Кончаку: «Если сокол ко гнезду долетит, Соколенка опутаем красной девицей!» И сказал опять Гзак Кончаку: «Если опутаем красной девицей, То соколенка не будет у нас, Ни будет и красной девицы, И начнут нас бить птицы в поле половецком!» Пел Боян, песнотворец старого времени, Пел он походы на Святослава, Правнука Ярославова, сына Ольгова, супруга дщери Когановой. «Тяжко,- сказал он,- быть голове без плеч, Худо телу, как нет головы!» Худо Русской земле без Игоря! Солнце светит на небе — Игорь-князь в Русской земле! Девы поют на Дунае, Голоса долетают через море до Киева, Игорь едет по Боричеву Ко святой богородице Пирогощей. Радостны земли, Веселы грады! — Песнь мы спели старым князьям, Песнь мы спели князьям молодым: Слава Игорю Святославичу! Слава буйному туру Всеволоду! Слава Владимиру Игоревичу! Здравствуйте, князья и дружина, Поборая за христиан полки неверные! Слава князьям, а дружине аминь! Переложение написано в 1817 — 1819 годах. При жизни не публиковалось. Беловая рукопись утеряна. В 1833 или 1835 году Жуковский передал авторизованную писарскую копию с собственной рукописи А. С. Пушкину, в которую Пушкин внес свои поправки и замечания. Это вызвало некоторую путаницу, когда была попытка приписать данное переложение А. С. Пушкину. Источник: В. А. Жуковский. Сочинения в трех томах. М.: Худ. Литература, 1980, Том 3, стр. 85 — 99.

literature.do.am

Отражение народной поэзии в “Слове о полку Игореве”

“Слово о полку Иго реве” дошло до нас в единственном списке XVI века. Судьба произведения трагична: в 1812 году этот единственный список сгорел в числе других ценных рукописей собрания А. И. Мусина-Пушкина в большом московском пожаре. К счастью, в 1800 году Мусин-Пушкин успел издать его и, благодаря этому, мы имеем сейчас возможность познакомиться с живым свидетельством древней русской литературы.
Небольшим произведением, посвященным поражению русских в походе против половцев 1185 года, восхищались многие поэты и писатели, в том числе Пушкин,

Жуковский, Гоголь, Блок, Бунин.
Читателей “Слова” покоряет сила любви к родине, к земле Русской. Этим чувством проникнуто все произведение, оно ощущается в каждой строке. Именно любовь к родине и русскому народу обусловили выбор художественных средств, близких к народному творчеству.
“Слово о полку Иго реве” очень близко к народной поэзии и это проявляется прежде всего в народности создаваемых в произведении образов. Для усиления передачи того или иного чувства автор “Слова” наделяет теми же чувствами окружающую природу, что так же является одной из примет народного творчества.
Образ дерева, приклоняющегося к земле от горя, травы, никнущей от жалости, битва, сравниваемая с пиром, жатвой – все это имеет основу народной поэзии.
Образы князей, нарисованные в “Слове”, напоминают былинные персонажи. Народного богатыря напоминает Всеволод буй-тур, когда прыщет на врагов стрелами, гремит об их шлемы мечами харалужными. Как Илья Муромец, Всеволод буй-тур сражается с врагами, и куда поскачет – там лежат головы половецкие поганые.
Народная стихия находит выражение в излюбленных народной поэзией метафорах: “У Немиги кровавые берега не добром были засеяны – засеяны костьми русских сынов”; в фольклорных эпитетах: чисто поле, каленые стрелы, острые мечи, синее море, красные девы, черный ворон и другие.
Признаки народной поэзии в “Слове” мы встречаем уже сразу в начале повествования-герою является предзнаменование. Князь Игорь видит солнечное затмение, а оно – верный символ неудачи и даже беды. Однако князь презрел знак, предрекающий несчастье, и отправился в поход.
Князь Святослав также видит знамение – ему снится сон, предвещающий недоброе. Сон Святослава также наполнен народными поэтическими символами. Князь видит во сне черное покрывало на Своей кровати, “синее вино, с горем смешанное”, сыплющийся из пустых колчанов крупный жемчуг. Все это – предвестники несчастья по народным поверьям.
Ожидающая возвращения из похода Ярославна, предчувствуя беду, обращается в своем плаче к природным стихиям. Безусловно, плач Ярославны близок к народному, так как и в народных плачах постоянны те же обращения к ветру, к реке, к солнцу, которые есть и в плаче Ярославны.
“О ветер, ветрило!
Зачем, господин, веешь ты навстречу?..”
“Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы
Сквозь землю Половецкую…”
“Светлое и трижды светлое солнце!
Всем ты тепло и прекрасно…”
Ярославна призывает силы природы на помощь – ветер она просит не развеивать ее “веселье по ковылю”, Днепр просит “прилееять… милого” к ней, солнце – не томить жаждою воинов.
В художественную ткань “Слова” помимо предзнаменований, плача, народных образов вплетаются и сказочные элементы. Сказочные мотивы имеет описание бегства Игоря из плена – нередко в сказках герой, спасаясь от преследователей, обращается в животных: “А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком”.
В “Слове о полку Игореве” присутствуют такие чисто фольклорные элементы, как слава – похвала в честь князя:
Солнце светится на небе, –
А Игорь-князь в Русской земле;
Девицы поют на Дунае,-
Вьются голоса их через море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
Ко святой богородице Пирогощей.
Села рады, грады веселы.
В “Слове” слились несколько традиций: письменная, литературная и устная народная. От того этот памятник так сложен, богат и многогранен. “Слово о полку Игореве” навсегда останется величайшим из памятников русской литературы.

rus-lit.com