Отличное интервью с ветераном войны

Интервью с ветераном Второй Мировой войны
(записано в 2011 г. в г.Омске, опубликовано в русской газете в Австралии «Единение»)
*Великая Отечественная война явилась крупнейшим событием 20 века, определившим судьбы многих народов. Эта война была нечеловеческим явлением, которое с  большим  трудом далось  советскому  народу.

Главным поворотным событием во Второй Мировой Войне стала Сталинградская битва (1942г.). Сражение включило в себя немецкую осаду южного российского города Сталинград (ныне – Волгоград), противостояние в городе, и советское контрнаступление. В результате него Немецкая Шестая Армия и другие силы союзников Германии внутри и вокруг Сталинграда были окружены и уничтожены. Суммарные потери обеих сторон в этом сражении превышают 2 миллиона человек. Для Советского Союза победа в Сталинграде положила начало освобождения страны и победного марша по Европе, приведшего к окончательному поражению Нацистской Германии в 1945 году.

Об участии в Сталинградской и Курско-Орловской битве рассказывает Виктор Васильевич Балабанов, награждённый двумя орденами «Великой Отечественной войны», двумя медалями «За отвагу» и восемнадцатью юбилейными медалями. Виктор Васильевич проживает сейчас в сибирском г.Омске. 

Корр: Виктор Васильевич, откуда вы родом?

В.В.:  Из Пензенской области. Родился в 1923 году в семье военного фельдшера. У нас было 8 детей. Жили мы тогда в татарском селе Кутюнюмбетьево Оренбургской области, поэтому 7 классов я закончил на татарском языке. Моего отца назначили в это село заведующим здравпунктом. Как фельдшер, он и зубы лечил, и роды принимал.
Было это в 1930-ые годы, время коллективизации. Тогда в этом селе никто не знал русского языка.

Корр. – А русский язык в школе преподавался?

В.В.: И татарский, и русский язык нам преподавала Руза Апа. Апа – учительница. Родной язык переводится как анатели. Ана — мать, т.е. «мамин язык». На уроках русского языка учительница говорила: «Ну, ребята, сегодня будет учить русския  языка». В школе я учил немецкий и русский как иностранные языки. В целом, я хорошо учился. Помню, как одному татарёнку Руза Апа поставила 2, а мне – 4 и сказала ему: «Ты не знаешь свой язык, а русский мальчик лучше тебя знает».

Корр. – Куда вы пошли после школы?

В.В.: Поехал на соседнюю станцию Абдулино, Оренбургской области и поступил в ветеринарный техникум. Друг отца был ветеринарным фельдшером. Увидев в школе на анатомии, что я хорошо рисую животных, он сказал, что я буду ветеринаром. Я с детства хорошо рисовал: собак, кур, лошадей; все тетрадки были разрисованы. Причём, научился сам: в нашей школе не было рисования.

На фото: корреспондент (я) и Виктор Васильевич на фоне его картин (дома у Виктора Васильевича):

Корр. – Вы ещё учились, когда началась война?

В.В.: Не успел я закончить фельдшерскую школу, как началась война. Обучение нам сократили с 3-х лет на 2 года. Исключив паразитологию и пчеловодство, нам стали преподавать военную ветеринарию, делая акцент на изучении лошадей – ведь одна половина армии была кавалеристской, а вторая — артиллерийской. Учили мы содержание армейских лошадей, их кормление, как ковать лошадей, перевозку грузов, перемещение артиллерии.
Поначалу у нас в группе училось 3 девочки. Помню, когда мы учили искусственное оплодотворение, наш преподаватель, хохмач, сказал, что и обычную женщину можно оплодотворить тем же свиным шприцом миллиграммом спермы, а в ней — тысячи сперматозоидов. Мы ухахатывались, а девочки смущались: потом они перевелись на  зоотехническое отделение.

Корр. – Затем вас призвали в армию?

В.В.:  Не сразу. Сначала меня распределили заведовать ветеринарным врачебным пунктом на 18 сёл. В некоторых сёлах было по 2 колхоза. Чтобы побывать в каждом из них, требовалось 20 дней. До войны в каждом селе работал фельдшер. Нелегко мне приходилось:  у животных было немало болезней – экзема, стригущий лишай, язва. Помню, как подписывал гумаги, что животные, больные ящуром, пригодны для употребления в пищу. А сейчас по телевидению показывают, что тысячи голов крупнорогатого скота, хорошо упитанного, например, в Англии обливают горючим и сжигают. А тогда нельзя было вывозить в соседнее село. Если только корова заразная дыхнёт на другую – всё, корова заболеет.
Однажды, в райвоенкомат пришёл запрос, что в такую-то часть нужен фельдшер или ветеринар. Меня обязали явиться с личными вещами: чашкой, ложкой, полотенцем. Но затем на меня наложили бронь. Позже, получив очередную повестку, я опять поехал в военкомат. После расспросов о моей биографии, меня определили в учебный дивизион разведки. Я тогда ещё подумал, что ветеринаром ещё наработаюсь, а тут более интересное подворачивалось, похожее на приключения… Я хорошо стрелял на учениях, бегал, нырял: пацаном облазил все деревья – за грачиными яйцами, так что подготовка была хорошей.

Корр. – Как началась для вас война?

В.В. – Свой первый бой я принял под Сталинградом. На Сталинградском фронте с нашей стороны  было больше миллиона человек, с немецкой – тоже. Наш полк стоял на правом фланге фронта — станции Котлувань. За немцев воевали ещё итальянские и румынские дивизии. Каждый старался показать себя.
Представьте, что если там 2-3 миллиона солдат и каждый стрельнёт, и кроме того, пушки палят и бомбы рвутся день и ночь — мы их, а они – нас, так там такая гарь стояла!  Это был невыживаемый ад … Ни есть, ни пить толком не могли, даже патронов давали ограничено. Такие вот плотные военные бои шли под Сталинградом.

Корр. – Расскажите о работе разведчика, пожалуйста, что можно.

В.В.: Обычно мы уходили ночью на целые сутки: занимали наблюдательный пункт, ставили перескоп разведчика — стереотрубу. У немцев тоже были такие пункты на передовой. На следующую ночь уходили по-пластунски, нам на смену приходили другие разведчики, также, по-пластунски. Чтобы противник не знал, что у них под носом – телефон, наблюдательный пункт. Во время дежурства мы очень внимательно смотрели по сторонам: если где-то вдруг блеснуло стёклышко, значит, в том месте мог быть наблюдательный пункт немцев или даже целый полк артиллерии. А возможно и просто — солдат в очках. Наносили эти места на карту. Затем корректировали, после нас и артиллеристы тоже корректировали.
Начинали стрелять. Если бабахнули и в воздух поднялся котелок или лоскут шинели —  цель поражена. Вот такая работа была у разведчика.

Корр:  Как всё-таки обстоял вопрос с питанием в экстренных случаях?

В.В.: Нашим старшиной был татарин. Он обрезал у дохлой лошади задние ноги, клал их в котелок, наливал воды из лужи и варил нам суп. Соль всегда у кого-нибудь находилась. Если где-то лежала убитая лошадь, наш старшина был уже там: срезал мясо, обдирал кожу. Из соседней дивизии нам даже завидовали: «Нам бы в дивизию татарина…!» 

Корр. — И все ели?

В.В. — Если вы день не поедите, то скушаете. Конина – суховатое мясо, но есть можно.

Полевая кухня на фронте

Корр.- Расскажите о наиболее запомнившихся случаях на войне.

В.В. – Как-то сидели мы, телефонист и два разведчика в укрытии. Когда смена закончилась,  пришли новые разведчики. Наши ушли, а я что-то задержался. Затем пошёл один. Иду себе потихоньку и вдруг передо мной «вырос» забор… Раньше его не было… Заблудился! Мандраж схватил – куда забрёл? К немцам, по идее, не мог… Сталинград южнее — там тёмные ночи и яркие звёзды, а это хороший ориентир. Здесь же совсем не так. И вдруг началась такая пальба, рёв! Даже ушам стало больно. Позже оказалось, что в то место подошли несколько установок русской артиллерии Катюша и по оврагу, ближе к немцам, дали огонь. От них был вышивной заряд, температура, рёв, огонь,  длиною в 3 метра. Я прижался к земле. Потом всё стихло. Я поднял голову: начинало светать. Обычно «Катюши» приезжали, давали залп и поскорее уезжали, скрываясь в том же овраге и маскируясь под сетками.

Затем тут же налетали немецкие самолёты: для них это было отличной «закуской» — уничтожить такую артиллерийскую установку. В момент моего ухода, меня тяжело ранило. Стало светать. Я с трудом поднялся и увидел у железной дороги насыпь и станционную будку. Ребята говорили, что там дежурит немецкий спайпер. Удивительно, что стреляя, он промахнулся: обычно снайпер стреляет сразу в голову. А мне в ногу попал. Он мог сделать и второй выстрел, но,  видимо, ему опять что-то помешало. Так я смог прорваться к своим. В медсанбате меня перебинтовали и эвакуировали с разбитой ступнёй.

Корр. – И вас повезли в госпиталь?

В.В. – Да. И когда меня везли в санитарном вагоне в поезде, мы проезжали через село Абдулино, где я учился на ветеринара. Подъезжая к нему, я сказал начальнику поезда, что в 25 км отсюда живут мои родители. В то время поезд уже имел телефонную связь. Если по пути следования поезда где-то стоял военный госпиталь, то по закону военного времени, он должен был принять тяжелораненого. Когда наш поезд остановился, за мной пришли с носилками. Но я был на костылях. Представители госпиталя засомневались, какой же я тяжелораненый… Но начальник поезда специально сказал им, что мне стало полегче, но есть опасение гангрены… Благодаря этому, меня ссадили с поезда, положили в сани и увезли в госпиталь. Стоял декабрь. А так поезд ехал на Сибирь – туда бы и увезли в какой-нибудь госпиталь.

Когда моё лечение закончилось, меня направили в оздоровительный батальон в г.Уфу. Тогда я подумал, что в 25 км от госпиталя — деревня, где живут мои родители. Ко мне до этого приходила из дома сестра Рая, лет 12 -13. Было уже холодно. Сказала, что папа плохо себя чувствует, хочет меня увидеть. Кроме меня, у него ещё 2 сына служили на  фронте: Санька – лётчиком, от которого не было ни слуху, ни духу, и Василий. Он ушёл ещё на Финскую войну и от него тоже давно не было известий. Я понимаю, кто может отправит с передовой письмо? Для этого надо иметь карандаш или ручку, которую тогда надо было ещё и в чернила макать.
Такие вот сложности были. Отец решил, что раз Витька, то есть, я, рядом, то могу отпроситься и приехать домой на побывку. Мой врач выписал меня на несколько дней раньше. То есть, меня выписали 5 числа, а в справке поставили 12.
Приехал я к родителям. Отец сказал матери: «Белого (младший брат был блондином) тоже скоро заберут. Но из 4-х сыновей кто-нибудь да вернётся». Вскоре отец умер. Родня уговорила меня побыть дома до 9 дней, помянуть моего отца Василия Ермолаевича. Я остался. Тем самым, просрочил две недели. Потом, вместо оздоровительного батальона, я  поехал сразу в райвоенкомат. Приехал, написал заявление, чтоб взяли меня куда-нибудь добровольцем. Пришёл военком-майор и строго сказал: «Ты не знаешь устав? Тебя назначили в оздоровительный батальон, а ты ещё  пишешь тут …»  В общем, отправили меня как проштрафившегося на Гаупвахту. Затем судили на военном трибунале и дали три месяца штрафного батальона, сделав командиром отделения пехоты на Курско-Орловской дуге.

Корр. – Что было для вас воевать в штрафном батальоне?

В.В. – Нас послали в деревню Прохоровку, получившую мировую известность в связи с тяжёлыми танковыми сражениями: из-за горения маслов и керосина, на которых работали двигатели, там стоял сильный чёрный дым…
В штрафном отделении нас было 1200 человек. В моём отделении — 17. Оно было правофланговым. Если на немцев идти в спину, то мы находились справа. На фронтовой полосе мне приказали не создавать разрывов, потому что в них просачивались немцы: один взвод, два и начинали стрелять нашим в спину. У любой армии возникала паника: попали в окружение!
Пошли мы как-то в бой. Немцы наступали. На 17 человек у меня были автомат и 2 ручных пулемёта. Вокруг пули летали сотнями! Одна такая пуля могла прострелить двух-трёх солдат как шашлык на шампур. Когда нам оставалось менее 50 метров, прозвучала пулемётная очередь. В моём отделении (штрафников) ранило казаха Жилина, из Самары. Мы с ним  разговорились, а татарин и казах понимают друг друга как русский и украинец. Русского языка казах не знал и я помогал ему, переводил. Радостный, он рассказывал мне, что у него есть 4 красивые дочки и если мы останемся живы, то: «приезжай, выбирай любую!». Мне тогда не было ещё и 20 лет, а ему — под 40.  Глаза у него были, на удивление, серыми.

Однажды как-то ранили другого нашего казаха Балыкбаева. Ранили в кирзовый сапог, вытащил я ему пулю из пятки и сказал: «Держи её у себя. Иначе тебе могут приписать самострел. А пуля эта, сразу видно по длине и по нарезу, — немецкая. Хорошее доказательство, что ты не сам в себя стрелял». Он положил пулю себе  в карман.  Позже, когда я был ранен и меня доставили в госпиталь в Новый Оскол, то во дворе вдруг я услышал, как казах Балыкбаев зовёт меня. Я понял, он рад, что меня ранило: значит, и я буду жив. Разговаривали мы с ним половину по-русски, половину по-татарски.
Из 1200 человек в живых нас осталось всего 50… На нейтральной зоне.

На фронте

Корр. – И нелегко же вам пришлось – на самом опасном рубеже фронта воевать…

В.В. Мы наступали на немцев всё больше и больше. А они постепенно отступали на запад России.  Помню как-то наступали мне с левой стороны.
Затем наступил вечер. Утром мы продолжили наступление. Немцы отступали, всё дальше и дальше. Затем мы зашли в деревню, в которой раньше находились немцы. Местные жители рассказали нам, что всю ночь немцы грузили машины трупами: это мы с двумя пулемётами набили столько немцев.
На другой день мы стали наступать в другом месте. Предстояло форсировать Северский Донец. Там меня ранило в губу и глаз. Помню, как иду я с перевязанной головой, а командир кричит мне: «Ложись, а то убьёт! Твою белую голову сразу видно!»
Затем меня положили в медсанбат. Там сделали перевязку и сказали: «Руки ноги целы – будешь грузить тяжелораненных на машины!»  Через 2 недели возвращаюсь я в свою часть, а там все солдаты уже новые, никого из старых не осталось: кого убили, кого ранили и отправили в госпиталь. И командира, спасшего меня, тоже не было.
Один из грустных случаев. Посылают меня, однажды, как разведчика найти брод, чтоб перебраться на другой берег. А пополнение в нашей части состояло, в основном, из узбеков и казахов. Из них никто не умел плавать, к сожалению. Мы связали бочки и положили их в виде мостика от берега до берега. Еле перешёл я этот брод, с раненой рукой и плечом — течением сбивало. Трудно приходилось: бочки прыгали, поручня не было.
Некоторые солдаты шли, падали в воду и больше уже не выныривали – плавать не умели и боеприпасы тянули на дно… Я потом рассуждал про себя: на бочки прибиты доски. Один солдат прошёл, второй, всё, кажется, удобным: мост как мост. Но все торопились, шли гуськом, поручня не было… Так половину своих солдат и утопили в той речке. Это только в кино показывают, что всё хорошо, а на самом деле…

И здесь я снова получил ранение —  попал под снайперский огонь. Думал, шальные пули… Забрался в воронку, перевязал себя. И тут мимо меня просвистела пуля. Я мигом прилёг. Затем всё стихло. Я встал и пошёл в место понтонного моста.  Тут появился наш связист.
Говорит, ты с подбитой рукой, если пойдёшь здесь, тебя унесёт течением к немцам и те тебя дохлопают. Пошли с нами другим путём, примерно с километр, где разливается  река Северский Донец и воды – всего по колено. Туда они меня и привели.

А до этого 500 метров я прошёл с перевязанным глазом по минному полю с противотанковыми и противопехотными минами. Наш охранник, выскочив из землянки на этом участке, крикнул мне: «Тебя что, Господь нёс? Теперь стой и не двигайся. Ты на минном поле. Иди за мной: куда я наступаю, туда и ты следуй».  И так прошли мы минное поле. Мне всегда везло

Самое главное, когда мы прибыли на передовую линию фронта — Курско-Орловскую дугу, опять там был голод… В Сталинграде голод и тут тоже. Основные причины — не было подвоза, доставки продуктов. А ведь там были тысячи солдат! И все кушать хотели. Но… разбомбили эшелон, машину, кухню. В небе господствовали немцы, а не мы.

(прод.) Лишь в 1943 году, я заметил, что на фронте появились хорошие русские пушки и танки, лучше, чем были в битве под Сталинградом. И в небе стало летать больше наших самолётов. С тех пор и начался перелом войны.

«Катюша»

Корр. – Захватывали ли вы в плен немцев?

В.В. – Обычно нам давалось задание – достать языка (пленного немца). Лучше офицера, ещё лучшего — старшего офицера, а если генерала захватишь, то сразу Героя СССР получишь. Достать значит украсть. Но человек же — не овца… Он вооружён и поймать его нелегко поймать: кругом немцы, а пленного нужно было протащить к своим войскам. Если я ночью возьму ракетчика, то смогу дотащить его до нейтральной полосы. Сначала его можно стукнуть по башке и сразу закрыть ему рот. Он нужен нам живым. Если овцу тащить, и то будет орать, а живого человека…Если орёт, то другой ракетчик услышит, будет освещать и начнётся стрельба из пулемётов и винтовок. Поэтому делали мы так: сначала следили за немецким ракетчиками, изучали их ходы по траншеям. Обычно у ракетчика был «козырёк». Если он слышал хотя бы шорох, то тут же выпускал ракетницу. А от неё вокруг становилось светло, как днём.
Ракетчики были самой лёгкой наше добычей. Немецкие разведчики тоже ловили в плен наших солдат: следили за нашими, усиливали охрану. Однажды, немцы поймали в плен нашего казахского солдата. Из окопа его взяли. Конечно, в окопе нельзя спать. Но тот казах задремал: ведь солдат днём намёрзнется, устанет, а потом спит, где получится. Словом, немцы его выследили и схватили. Помню только молящий голос казаха: «Котелок, котелок»… То есть, хотел котелок с собой в плен прихватить. Мы с ребятами тогда ещё смеялись: для него котелок был дороже винтовки или гранаты.  

(прод.) Однажды, мы втроём поймали высокого рослого немца. Связали ему руки, закрыли кляпом рот. Дошли с ним до реки Северский Донец. В любую минут нас могли осветить ракетницей и начать стрельбу. Кое-как мы протащили немца к реке. Затем обвязали его телефонным проводом. Потом двое из нас перебрались через речку и третий толкнул немца в воду. Затем мы протащили его по дну и быстро вытащили наверх. Переживали, как бы не захлебнулся… Столько наблюдали за ним! Как только вынули из его рта кляп, он тут же счастливо выпалил: « Комрад, гуд, гуд!». Он думал, что мы его утопим, а мы его вытянули на берег. Затем привели его в штаб на допрос. Нашим же было нужно знать, какое у немцев вооружение, где до этого стояли их войска, чтоб понять, куда перебрасывать наши дивизии. 

Корр. – Вы сказали, что вам всё время везло… Как-будто около вас находился ангел-хранитель…

В.В. –  И случилось мне встретиться как-то с прорицателем… Когда мы прибыли на Курскую дугу, где было голодно, старшина сказал мне: «Возьми мой кусок хозяйственного мыла, сходи в ближайшую деревню, обменяй на хлеб, или картошку, чтобы поесть». Я пошёл. Придя в деревню, увидел там сидящего на завалинке старика. Походил он на Льва Толстого: те же нос, волосы и длинная борода. Руки у старика были здоровыми и жилистыми. Увидев меня, он сказал: «Служивый, садись рядом, поговорим». Человек он был пожилой, я пришёл к ним в деревню. Он мог бы и отказать мне в помощи: с неделю назад из их деревни ушли немцы, какой у них может быть хлеб? Я присмотрелся: штаны и рубаха у старика были холщёвыми, точно такмими же, какие любил носить Лев Толстой.  Я присел около него. Он смерил меня взглядом и произнёс: «Какая нищая у нас армия-то, ты — в обмотках, а на немцах-то — всё суконное, и в сапогах оккупанты. У тебя вещмешок, а у немцев – кожаные ранцы».
Потом опять посмотрел на меня и добавил: «А ты боишься, что тебя убьют на войне». Я ответил: «Так это каждый боится.»  Старик продолжал: «А ты уже был ранен на фронте…»  Я подтвердил. Он спросил: «А где именно?» Я ответил: «Под Сталинградом». Старик произнёс: «Верно говоришь. Не бойся, тебя не убьют, но ты ещё 2 раза будешь ранен. После того, как тебя вылечат, начнёшь учиться и война окончится». Я удивился. Потом показал ему мыло и рассказал, зачем пришёл в деревню. Старик посоветовал: «Иди по этой улице и не сворачивай. Увидишь там дом, крытый железом. В нём живёт на всю деревню модница, может, ей и понадобится мыло — харю вымыть». Прямо так и выразился.
Я пошёл, как велел старик. Дойдя до нужного дома, постучал. Вышел хозяин. Я показал мыло и объяснил, что 2-3 дня у нас в части не было доставки продуктов. Хозяин крикнул: «Нюрка, тут у служивого мыло на обмен, тебе надо?» Она ответила, а на что менять? Я сказал, что желательно б на хлеб. Она вышла и произнесла: «Немцы всё забрали и увезли. Но у меня есть лепёшка, наполовину с картошкой, для связки». Я ответил, что нам любая лепёшка подойдёт. Потом они пригласили меня в дом на обед. На всю жизнь я запомнил их отношения: в их семье было  две девочки и 2 или 3 сына. Женщина расстелила во дворе брезент или холст, принесла в чугунке суп и мы сели за стол. Затем она достала деревянные чашки и ложки. Мне дали алюмининиевые чашку и ложку. Большой деревянной ложкой мне налили суп. Всем раздали по кусочку хлеба, испечённого наполовину с картошкой. Лепёшка была как клей! В ней находилась и трава (скорее всего, лебеда), и мука, и картошка… Потом вдруг хозяин ударил одного из сыновей ложкой по лбу и сказал: «Стуку ещё не было! Чего ты полез в чашку?!» То есть, когда у них отец семейства стукнет первый раз по чашке, значит, начинай есть юшку (жидкость супа), а на второй стук можно было есть и гущу. После обеда в обмен на мыло они дали мне лепёшку и я вернулся в часть.

Немецкие солдаты

Про деревни, где раньше стояли немцы, рассказывали любопытные случаи. Помню как-то после войны встретил я одного мужчину, который был в такой деревне во время оккупации. Так он, глядя на нашу бесхозяйственность, сказал: «У немцев бы был порядок»… Я интересовался, что он имеет в виду. Он ответил: «Когда нашу деревню оккупировали немцы, комендант приказал посеять на плодородном косогоре арбузы. Староста деревни ответил ему, что арбузы будут воровать ещё не созревшими. А немец строго ответил: «Германский арбуз никто не возьмёт: поставьте в начале поля большой дубовый крест и напишите: за арбуз будем вешать». Так когда посадили арбузы, деревенские жители стали далеко объезжать эти поля, чтоб не соблазниться. Там даже сторожа не надо было нанимать.

Корр. – Слышали ли вы о том, что австралийцы принимали участие во Второй Мировой войне?

В.В. – Нет. Тогда мы не знали всех, кто воевал. Мы знали только, «лбами столкнулись» два лагеря —  фашистский и коммунистический. Каждый хотел мирового господства. Такое было время.

Корр. – Как служили ваши братья?

В.В. — Мой старший брат во время войны дошёл от сержанта до командира батальона, хотя и было у него всего 4 класса образования. Но как воевать, стрелять и командовать он хорошо знал. А тогда почти вся армия была с невысоким образованием.
Мой второй брат служил лётчиком. Однажды поднялся он в бою  в небо и его подбили. Самолёт был наполовину из фанеры, наполовину – из брезента. Он выпрыгнул из самолёта и раскрыл парашют. Но немецкий мессершмитт заметил его и выстрелил. Брат потом целый год лечился в госпитале — нога никак не заживала. Кстати, находясь в госпитале, он решил проверить жену и написал ей: «Остался без обеих ног…». А она ответила ему: «Я ещё молодая, опять замуж выйду, и дочке нашей ты будешь обузой. А Родина тебя не бросит… Прощай!» Когда лечение закончилось, брат уже не мог воевать и устроился на работу в военкомат. Там он познакомился с женщиной Верой и они поженились. У них тоже родилась дочка. Его жена рассказала ему, что когда их село оккупировали немцы, они проверили, кто хорошо знал немецкий язык. А у неё были хорошие оценки по-немецкому. Немцы вызвали её и сказали: будешь работать у нас переводчицей. Она не соглашалась. Они пригрозили убить её маму и брата. Ей ничего не оставалось как согласиться. И её заставили подписать документ: «Я буду сотрудничать с Великой Германской Армией».
Когда в военкомате узнали об этом, то начальство вызвало к себе моего брата и строго сказало: «Ты – советский офицер, а твоя жена работала во время оккупации переводчицей у немцев!». Брат стал защищать свою жену. И ему ответили: «Если ты её защищаешь, значит, не достоин быть в рядах Красной Армии». Тогда мой брат сорвал с себя погоны,  положил их на стол и ушёл с работы. 

Корр. – Как для вас закончилась война?

В.В. – Меня опять ранило и я попал в госпиталь. А там набирали учащихся в Авиационное Училище им.Чкалова. Вся молодёжь была перебита на войне или служила. Чтоб поступить в училище, нужно было иметь среднее образование. А у меня в анкетах везде значилось средне специальное. Медкомиссию я прошёл. Из всех выбрали нас четверо. Вызвали в военкомат, выделили билеты на поезд, талоны на питание (тогда везде были продуктовые пункты), сухой паёк. В пайке тогда находились каши, например, гречневая. Её смешивали с жиром и сушили. А затем мы добавляли в неё кипяток и так ели.
Через несколько дней в военкомате нам сказали: «К сожалению, набор окончен. Но вам предлагается учиться в Миномётно-Пулемётном Училище в г.Чкаловск (ныне Оренбург)». Конечно, мы расстроились: ведь перед этим всю ночь не спали, думали, будем лётчиками! Романтика! У меня брат тогда служил в авиации и я тоже мог бы… Нам ещё сказали: «Год поучитесь, а там и война закончится. Ты три раза ранен, ты (другому солдату) — два. Ребята, хватит, навоевались. Всё-таки офицерами станете, родителям сможете помогать». Словом, убедили нас и мы поехали в училище.
Учась в училище,  мы слышали хорошие вести: немцы всё больше отступали назад.
Когда учиться оставалось всего месяц до присвоения звания, меня вновь перевели – в Одесское Краснознамённое пехотное училище. Я пошёл жаловаться к начальнику училища, а он ответил: «Я и сам рад бы выпустить тебя лейтенантом, но приказ Министерства Обороны…» А я как раз подходил под их критерии: рост 175 — 185, со средним образованием, должен иметь ранение, звание младшего комсостава. Плюс, я был отличником  боевой и политической подготовки. Так меня перевели. Одесское училище тогда эвакуировали в г.Уральск. На построении в училище генерал объявил: большинство из вас будут работать военными представителями в других государствах. Нас учили, как есть вилкой, ложкой, словом, хорошим манерам. Таких деревенских, как я, училось здесь половина.
У нас на форме были погоны с буквой «К». До революции это означало «Кадет». Потом погонов не было совсем, а вместо них военнослужащих украшали петлицы. Потом снова  появились погоны. Помню, как шёл я в своей новой форме по улице, а около меня встал ошеломлённый старик и спросил: «К- кадет? Их же расстреливали…» Но я успокоил старика: «Нет, я – Курсант».
Около г.Уральска стояло немало селений казаков. Была в одном из них церковь. Я запомнил, какая памятная табличка видела на ней: «Здесь в 177? году венчался Емельян Пугачёв…»
Про войну я могу рассказывать на целый «Тихий Дон»!

Корр. — Как сложилась ваша жизнь после окончания войны?

*

На фото: Виктор Васильевич во время службы на Тихоокеанском флоте:

omchanin.livejournal.com

Разговор с ветераном Великой Отечественной войны

Репортаж для школьной газеты «ШИГ» с ветераном Великой Отечественной войны

Разговор с ветераном

К 70-летию великой Победы в нашей школе дали старт марафону, посвящённому этой важной юбилёйной дате. Мы с подругой решили побеседовать с ветераном Великой Отечественной войны, чтобы в дальнейшем собрать важные сведениями о нём, о его боевой юности и рассказать об этом своим одноклассникам. Узнав адрес Клюева Николая Назаровича у старшей вожатой, мы отправились к нему в гости.

Николай Назарович встретил нас очень приветливо, но вначале он не был так разговорчив, как нам хотелось бы, так как сам по себе является человеком скромным. Его небесно — голубые глаза излучали добро, а как говорится, «глаза – зеркало души». А когда мы сели на места, которые нам предложил Николай Назарович, началась увлекательная беседа. В самом начале мы решили спросить его про юношескую пору, которая оказалась полной противоположностью нашего счастливого детства.

-Расскажите, пожалуйста, Николай Назарович, о своём детстве.

— До войны я отлично закончил 7 классов. Мы жили в деревне Паника, Ульяновской области, Николаевского района. Ходил из деревни в школу за 3 км. Вставали, как обычно, рано, в 6 – 7 часов, в 9 начинались уроки.

У меня отец был сапожником, а мать — домохозяйка. У нас большая семья была, семь человек вырастили мать с отцом. Мать у меня героиня, у неё был орден, какой уже и не помню. Жили мы на хуторе, в очень живописном месте: гора, поросшая лесом, внизу — ручей. Мальков мы там ловили с мальчишками, я помню. На гору ходили, жёлуди собирали, и грибов было много, даже снимки есть. Я ездил потом уже, после войны, на своей машине. Приезжал, чтобы посмотреть на свои родные места.

-У вас есть братья или сёстры?

— О, уже все умерли, кроме младшей сестры. Она одна осталась в Ульяновске. Ей восемьдесят лет. А мне вот девяносто первый год пошёл.

-Кем вы хотели стать в детстве? Какая у вас была мечта?

— Я мечтал поступить в физико-математический факультет в Москве, но меня отец проводил после седьмого класса в Сызрань, учиться на фельдшера. Я окончил фельдшерскую школу в Сызрани с отличием в 1942 году и в этом же году меня призвали на фронт.

-У вас есть дети?

— У меня сын и дочка. Дочка моя — кандидат педагогических наук, она живёт в Тольятти. Новый год отмечали вместе. Сын, к сожалению, болеет, у него сахарный диабет. И мне приходится ухаживать за ним: готовлю пищу, стираю, убираю; да и сам я еле двигаюсь.

-Где и как вас застала война?

— Я учился в фельдшерской школе на втором курсе, и нас ускоренно подготовили, и уже в 1942 году был выпуск. Призывали в армию. Перед армией я заболел дифтерией, тяжело болел, и, видимо, на сердце это отложилось. Меня всё равно, как медработника, взяли в армию. За неделю до начало войны мужики, которые рыбачили, стали замечать странные явления — природа неспокойна себя вела. Небо на горизонте к вечеру становилось красно-пурпурного цвета, а животные раньше времени уходили в укрытия, на некоторых деревьях листья пожелтели и начали опадать.
-В каких войсках вы служили?

— Я служил в пехоте, наша часть формировалась в Саратовской области, а потом в ноябре — декабре 1042 года я попал на Волховский фронт под Ленинградом. Нас соединили с Ленинградским фронтом, и я попал на высоты Синяева. Знаменитые Синявские высоты. Была Синявская гора, а мы были внизу — в болоте; на горе был немец, и как раз во время прорыва блокады мы стояли в обороне больше года. В торфяных болотах я жил в землянке. Из торфа мы делали дамбы, многое отвозили на электростанцию.
— Много солдат погибло, когда вы стояли на защите?

— Да, там много полегло наших людей, да и немцев тоже было довольно много убито. Когда нас вводили в этот прорыв, мы шли утром, было холодно, и эту дорогу обстреливал немец. Я был командиром санитарного взвода (лыжный взвод). Шли мы как-то вместе с начальником медсанчасти, а рядом ехала повозка: две лошадки везли полевую кухню, и вдруг лошади наткнулись на мину… Раздался страшный взрыв прямо перед нами. Меня ударной волной отбросило в кювет.
Удивительно, что я совсем не поранился, но был обрызган кровью погибших лошадей и содержимым кухни. Их разорвало в клочья. Колонна рассеялась, конечно. Вокруг лежали раненые и убитые. Я моментально стал перевязывать раненых. Работал быстро, чтобы скорее всем помочь. Много их было. На обратном пути отправили всех их в медсанчасть. Вот это было моё первое крещение, в декабре 1042 года.

-А как вас кормили на фронте? Говорят, что на войне был жуткий голод.

— Нет, нас кормили очень хорошо. Америка помогала, ели американскую тушёнку. Голода мы не испытывали никакого. Помню, был сильный мороз в 1942 году. Декабрь, февраль, мы как раз застряли в это время в болотах, между горой и Ладожским озером.
Осушили мы Балтийский канал, он проходил в перешейке, по берегу Ладожского озера. По каналу проложили железную дорогу. Немец был на высотке, и он просматривал эту местность, поезда он не видел, но дым от паровоза движение выдавал. Бил из снарядов по этому каналу. Это мы уже сняли блокаду.

-А вам давали выпить перед боем?

— Нам давали, конечно, 100 грамм – боевые, — смеётся ветеран, — это было когда мы ходили в наступление, а когда в обороне не давали.

-У вас были ранения?

— Нет, не было ранений. Меня Бог уберёг. Я даже четверостишье написал на эту тему:

С фронта прийти я домой не надеялся,
Я боролся, как мог.

То ли фашист в меня плохо прицелился,

То ли Всевышний меня уберёг…

-Какие у вас боевые награды?

— У меня много наград. Одна из них очень дорогая для меня– медаль «За отвагу». Я её получил, когда мы шли в наступление, уже после блокады Ленинграда. Шли мы и преследовали противника, но у него машины были, а мы пешком шли. И под Псковом остановили их, немцы оказали сопротивление, но их это не спасло.
Я был уже в составе санитарной роты стрелкового полка. Некоторые ушли вперёд через реку Великую. Все лодки были на том берегу, мы подошли к берегу, а плыть-то не на чем. Тогда я разделся, переплыл реку и пригнал две лодки для того, чтобы переправить санитарную часть. Но немец обстреливал эту реку, потому что он надеялся нас остановить. Вот за это мне и дали медаль.

-А были у вас на фронте друзья?

— Ну а как же, без друзей нельзя было. Встречались мы. Хороший дружок у меня был, погиб в Германии.

-Остались в живых товарищи?

— Мы шли во втором эшелоне, и потерь почти не было. Бывало, что мы сутками перевязывали солдат. К нам привозили и на повозках, и на носилках. У меня был блиндаж, там можно было только лежать и сидеть, топить печку днём нельзя было, немец дым видел. В этом блиндаже я прожил примерно год. Мне, как медработнику, приносили раненых прямо в блиндаж, при мне был ездок и лошадь, после того, как я окажу первую помощь, раненых потихоньку отвозили в медсанчасть.

-Вы были на параде победы на Красной площади?

— Нет, не был. Было много желающих, но не всех брали. Отбирали только тех, кто был нужен.

-Где закончилась война для вас?

— Под Бориславлем, пошли на Прагу, но до Праги не дошли 30 километров, потому что война закончилась, и нас оставили в Германии, в городе Швейлице, как оккупационные войска. Потом часть расформировали, я попал в Будапешт. Там лежал с брюшным тифом, потому что мы трофеями пользовались, а венгры очень агрессивно были настроены против нас и, наверно, заразили свои огороды, а мы брали огурцы и помидоры, там я и заразился, месяца полтора лежал. Потом отправили нас под Кострому, в лагерь «Песочный». Там шла передислокация. Из нашего войска отбирали в воздушные силы, но я врачебную комиссию не прошёл, потому что ожог у меня с детства, и меня признали негодным к службе, хотя я прошёл всю войну.

-Расскажите, пожалуйста, как Вы получили такой ожог?

— Смешно сказать и грустно в то же время. Семья большая у нас была. Как – то раз мы все на печке сидели с братьями и сёстрами (а было нас семеро), а мать из печки доставала горшок с картошкой. И с печки я упал на ухват, чугунок перевернулся, и меня всего обожгло. Никто не думал, что я останусь живым. Меня лечил деревенский фельдшер, и я его называл в шутку «доктор – передоктор».

-А как вы познакомились со своей женой?

— Она фронтовичка, воевали вместе. У нас родилось двое детей. Как говорится, «любовь не картошка». Уже под конец войны мы в Германии с ней познакомились, на формировании вместе стояли в Архангельске. Но был у неё минус один — курила часто и много. На фронте такую привычку завела. Умерла от рака лёгких вскоре после окончания войны…

Мы слушали ветерана с большим вниманием и интересом. Трудная военная молодость, потеря жены — эти трудности не сломили героя. А через несколько лет его сын заболел сахарным диабетом, и отец и по сей день ходит к нему, чтобы накормить, прибраться в квартире. Вот такая тяжёлые испытания выпали на долю Николая Назаровича. Но как бы тяжка ни была его судьба, он всё равно остаётся жизнерадостным человеком. «Талантливый человек – талантлив во всём» — эта пословица подходит нашему ветерану, как никому другому. Ведь помимо того, что наш знакомый был умелым фельдшером, он сделал много красивых чёрно-белых снимков, которые в буквальном смысле перенесли нас в прошлый век, в те места, где природа невероятной красоты… А когда все альбомы были просмотрены, мы увидели на стене, за шкафом, мандолину и балалайку. Заметив наши удивлённые взгляды, Николай Назарович взял мандолину и сыграл, а мы пропели « Катюшу» и «Подмосковские вечера». Вот таким познавательным и увлекательным оказался поход к ветерану Великой Отечественной войны, замечательному человеку, – Клюеву Николаю Назаровичу.

Мы помним Ваш воинский подвиг, Николай Назарович, и гордимся Вами!

На фото:ветеран ВОВ Николай Назарович Клюев (третий слева) на встрече с однополчанами.

С ветераном беседовали юнкоры Удовиченко Ксения и Хвостова Арина

infourok.ru

Разговор с ветераном о главном

В рамках республиканской акции «Истории Победы» участницы кружка «Киностудия и актёрское мастерство» Центра детского и юношеского технического творчества Ксения Мамедова и Ульяна Манетова взяли интервью у ветерана Великой Отечественной войны Николая Павловича Зеброва. Все вопросы ветерану школьницы готовили самостоятельно, направляла, помогала в съёмке и монтаже видео интервью их наставник — педагог дополнительного образования Лариса Кузнецова.

ОБ АКЦИИ «ИСТОРИИ ПОБЕДЫ»

9 марта в Башкортостане стартовала Республиканская патриотическая акция «Истории Победы», посвященная 74-й годовщине Победы советского народа в Великой Отечественной войне. В акции принимают участие учащиеся 8-11 классов образовательных организаций и средних специальных учебных заведений Республики Башкортостан. Они снимают на видео ветеранов и передают эти материалы в оргкомитет. Затем команда канала БСТ сделает из записанных школьниками интервью фильм — видеолетопись истории Победы. Трансляция телемарафона состоится на канале БСТ 9 мая. По итогам акции будет создан единый республиканский портал с видеоархивом «Истории Победы», на страницах акции в социальных сетях каждый сможет разместить свою историю, связанную с войной, с воспоминаниями родного человека, прошедшего бои либо ковавшего победу в тылу. 

Ульяне выпала роль ведущей, она задавала вопросы, Ксения записывала то, как это проходило, делала фотографии заднего фона.

— Это первая наша работа в таком стиле, раньше мы интервью не брали, ведь кружок существует всего два месяца, — поясняет Лариса Кузнецова. — Я считаю, что это ответственное дело, и нам повезло — ветеран оказался очень интересным человеком. Когда он рассказывал свою историю, мы поражались тому, какая у него насыщенная жизнь.

Николаю Павловичу в декабре исполнится 95 лет, он уже не видит, тяжело передвигается, но очень ярко помнит события молодости: освобождал Курск, Орел, прошел всю Европу. На войне похоронил своего близкого друга, подорвавшегося на мине. Это человек сложной судьбы, сила духа которого не сломлена. 

Когда школьница спросила, изменила ли его война, ветеран ответил, что это зло его не изменило и никогда не изменит. 

— Насколько сильный человек — настоящая соль земли, — делится впечатлениями педагог. — На таких людях держится наша страна. Ветеран оказался очень бодрым. Сказал, что если бы что-то случилось, он и сейчас пошел бы воевать. Он освобождал Донбасс, потом работал там. Говорит, что ему очень тяжело слышать о событиях, которые там происходят. Я считаю, что для молодого поколения это отличный пример для подражания. Он задает высокую планку, которой мы должны соответствовать. 

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

А  это небольшая часть рассказа Николая Павловича о себе и фронтовом времени. 
Родился я 17 декабря 1924 года в деревне Помряскино Стерлитамакского района. Когда началась война, моего отца сразу забрали в армию, мне тогда было 16 лет. Остался хозяином в доме с матерью и тремя сестрами младше меня. В 1942 году меня забрали в армию, подучили в Тоцких лагерях — как винтовку разобрать, собрать… На стрельбища ходили, гранаты бросали. 
В сорок первом году нас помыли в бане, обмундировали во все новенькое и отправили в Уфу. Там сделали маршевую роту, а участвовали в ней старые да малые. Мне было 17 лет, а кому-то уже 55. Отправили нас под Сталинград. Мы туда немного не доехали — на станции Елшанка эшелон разбомбили, нас высадили. А Паулюса уже гнали, он сдал армию свою. Немцев мимо прогнали.
Я освобождал Венгрию, Чехословакию, Румынию, Болгарию, Молдавию. Потом перебросили на западную Украину, оттуда в Белоруссию, затем в Польшу, в Германию, прошел много немецких городов. Потом — Берлин, здесь война для меня и закончилась.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Фото Павла Бизикина

Ульяна Манетова:
— Мы с Ксюшей очень долго готовились к диалогу. Сначала обсуждали и придумывали вопросы, общаясь в Интернете, затем вживую, в кружке. Было безумно любопытно, так как Николай Павлович дал очень много информации, которую больше нигде не найти.

Ксения Мамедова:
— Мне очень понравилось общаться с ветераном, он оказался позитивным и оптимистичным человеком. Конечно же, волновались, переживали, что у нас не получится или что-то пойдет не так, но мы смогли, и все получилось. Для меня это очень ценный опыт.

________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Моменты интервью ученицы включили в видеоролик (кликай по ссылке и смотри):

Истории победы

________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Фото предоставлено Николаем Зебровым

vibor.rbsmi.ru

Интервью с ветераном. «Не стоит их забывать никогда…» (ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ)

От редакции: В редакцию «Города» на днях пришло письмо от учителя математики школы №41 Александра Гузнякова. К письму был прикреплён текстовый файл, в котором содержалось интервью с ветераном Великой Отечественной войны Петром Гридасовым (на фото). Как объяснил Александр Гузняков, интервью он писал для всероссийского конкурса. В канун Дня Победы мы не смогли остаться в стороне и не опубликовать присланный нам материал о ветеране Петре Никаноровиче Гридасове. 

«НЕ СТОИТ ИХ ЗАБЫВАТЬ НИКОГДА…»

— Пётр Никанорович, прошло 70 лет со дня окончания войны с фашизмом. Что бы Вы сказали о значении нашей Победы молодым людям сегодня?

— Прежде всего, любовь к Родине, защита Родины. Две не бывает Родины, она одна. Чтобы понять значение нашей Победы, надо хорошо представить, что нам угрожало. Под угрозу было поставлено всё: земля, на которой мы живём, существование народов нашей страны. Мы схватились с фашизмом. Мир затаил дыхание в 1941 году: выстоим мы или фашисты возьмут верх? Эта схватка была величайшим испытанием. Мы победили! 

— Пётр Никанорович, всякий раз, вспоминая войну, мы неизбежно возвращаемся к её началу. Каким для Вас было утро 22 июня?

— Война для меня началась с 22 июня 1941 г. Звучала тревога! Война. Началась война! В 8 часов утра мы узнали, что началась война с Германией.

— Пётр Никанорович, какое из сражений Вам больше всего запомнилось?

— Белорусский фронт. Трудно было в войну. Счастливым для меня было то, что мы отстояли эту победу. Нападение на немецкий народ для нас было успешным в праздничные дни. С оружием было очень трудно — мы  забирали его у раненых и убитых фашистских солдат. С питанием было трудно.

— Война длилась 1418 дней. Какой из этих дней был для Вас самым тревожным, самым тяжелым, самым счастливым? 

— Пожалуй, самым тревожным был день накануне войны 21 июня 1941 г. Очень тяжелыми были дни 1941 года. Самым счастливым, конечно, был День Победы.

— Какой самый яркий, памятный момент войны?

— Город Орёл разбомбили… Вспоминается то, что бои были тяжёлыми. Картина боя была огромной, впечатляющей силы. Мне трудно сейчас вспоминать это время. За всю свою жизнь я не испытал равного ощущения!

— Какие из человеческих чувств, на Ваш взгляд, сильнее всего пробудила в людях война?

— Мы были мальчишками, нам было всё равно, куда идти. Много повидал раненых, убитых… Убитых у меня на глазах. Вспоминаю первый эшелон, тяжёлый. Идя в атаку, разрушали их рубежи. Следом шла полевая кухня, её разбомбили, а мы остались без пищи. Спасало то, что лежали убитые, у которых можно было взять пищу из рюкзаков. Ни одно из человеческих чувств на войне не затухало. Особо я сказал бы о чувстве любви к Отечеству. В суровый час мы выполнили всё, чем наша Родина может гордиться. Вспомнили имена великих людей России, великие деяния и ратные подвиги прошлого.

— Какие качества Вы более всего цените в солдате?

— Смелость,  преданность Родине. Настоящий солдат — мужественный. Если бы немцы были такими солдатами, как русские, то немцы бы взяли победу! За что вы воюете? За Родину, за Сталина. Информацию в то время нельзя было разглашать, так как всё было секретно. Кто нарушал, того арестовывали.

— Пётр Никанорович, важно услышать от Вас отцовское слово, обращенное к молодёжи.

— Молодёжь принесла главную жертву в войне. Сколько прекрасных молодых людей мы потеряли! Сколько матерей не дождалось с войны детей! Молодые солдаты поднимались в атаку. Это страшная минута: подняться в рост, когда смертоносным металлом пронизан воздух. И они поднимались. Многие из них только-только узнали вкус жизни. 14-16 лет – лучший возраст в обычной человеческой жизни. Всё впереди! Досталась дорогой ценой нам мирная тишина, возможность учиться, работать. Мы, люди старшего поколения, этого не забудем никогда. Важно, чтобы и молодые не забывали. В любой момент надо быть готовым к защите своей Родины!

— Какими бы Вы хотели видеть нынешних молодых защитников Родины?

— Мужественными, смелыми, храбрыми, крепкими духом и здоровьем. Знающими и выносливыми. Учитесь! Знайте, что наши враги не сидят, сложа руки.    

— Какие награды Вам очень дороги? 

— Все, в том числе, и орден Красной Звезды за город Орёл. Был удостоен правительственной награды орден Отечественной войны II степени.

— Что для Вас значит День Победы?

— Радость, слёзы, было на душе грустно, — рассказывает со слезами на глазах Пётр Никанорович, — когда объявили Победу! Я счастлив, что родился в великой стране и разделил со своим народом в минувшей войне горечь многих потерь и счастье Победы. 9 Мая всегда будет святым днём! В те весенние дни был закончен великий путь, отмеченный многими жертвами. И наш человеческий долг: всегда помнить о тех, кого нет с нами, кто пал на войне. Мы вспоминаем качества нашего народа, которые помогли одолеть врага: терпение, мужество, стойкость, любовь к Отечеству. Пусть эти качества всегда нам сопутствуют!  И всегда победа будет за нами!

— Благодарю за беседу, желаю здоровья и благополучия!

tkgorod.ru

Интервью с ветераном | Брестский государственный университет имени А.С. Пушкина

НА ФРОНТ – ТАКОЕ НАСТРОЕНИЕ!!!

Идя на интервью, я уже знала, что мне предстоит встреча с участником непосредственных боевых действий. В душе творилось что-то непонятное, не говоря уже о голове, в которой роилась масса мыслей и вопросов.

Алексей Семёнович Завальнев ждал меня в университете, в своей маленькой технической коморке. Ещё договариваясь о встрече, поговорив с этим человеком, я поняла, что меня ожидает достаточно интересная беседа с интересным и добрым человеком. Улыбчивый Алексей Семенович радушно встречал меня и охотно согласился поговорить.

Что вас интересует? – удивил меня, пришедшую задавать вопросы, хозяин этой маленькой, сплошь заставленной железками и заложенной болтиками, винтиками и всякими приборчиками коморке. Подскажите, с чего мне начать? У вас ведь наверное есть какие-то вопросы.

– Конечно, Алексей Семенович, давайте начнём с самого начала, с детства, с Родины, с Вашего довоенного прошлого.

Родился я в Ильинском районе Смоленской области, в деревне Кукуево в 1926 году. В семье нас было шестеро:пять братьев и сестра.  Отец был лесником, а мама работала в колхозе. – Как-то совсем скромно ответил ветеран. Я была удивлена и даже немного напугана, обычно, ветераны охотно и много повествуют о довоенном, а тут такие немногословные пояснения.

– У Вас, наверное, интересное было детство с отцом лесником? – поинтересовалась я, даже наверное скорее для себя, нежели для интервью, ведь сама, имея деревенские корни, знаю, какой это «наркотик» — лес.

– Ну, да! Что было, то было! –  произнёс мой собеседник и погрузился в задумчивость.

Меня всегда больше всего при общении с, убеленными сединой ветеранами, поражала их манера, некое особое умение говорить о довоенном. Вроде и слова простые и обычные, и это прошлое тоже не безоблачное, но оно какое-то особенное. Такое чувство, что ценнее и нужнее эти воспоминания, и свет от них ярче, и греют они лучше… Хотя, это, конечно, не так! И это, трогает до слёз, порой расстраивает.

– Как я поняла, война Вас встретила дома. Расскажите, сколько Вам было лет, как для Вас начиналась война?

Когда началась война, мне было 16 лет. В советское время, летом были, так называемые, «маёвки». В тот день мы возвращались с очередной такой «маёвки» и в районе (г. Ильинск – районный центр в Смоленской области.) услышали выступление советского руководства о том, что Германия напала на Советский Союз. В то время прямо на улицах, на столбах, висели «тарелки», которые были аналогом радио. Вот по ним эту информацию и передали. Я хорошо помню, как много народа собралось тогда на улицах города, люди что-то обсуждали. А мы? – как будто у кого-то невидимого, а скорее у самого себя, спросил ветеран. А мы подростки не понимали, что такое – эта война, послушали и пошли домой. – Алексей Семенович даже ухмыльнулся, толи вспомнил свою ребяческую непосредственность и наивность, толи ещё от чего-то, и продолжил.Уже когда мы шли домой, а жили мы где-то в километрах трёх от района, в небе появились самолёты. Мы не смогли рассмотреть, чьи они были, наши – советские, или их – немецкие.

Как только мы пришли домой, естественно, первым делом всем рассказали об услышанном. И буквально в тот же день начали приходить повестки военнообязанным, появилась паника. По деревне пошли слухи и панические разговоры: «Что делать? Что будет? Куда бежать?» Отец нам всем ясно сказал: «Ничего не делать, никуда не бежать, жить, как жили. Просто молчать и следить за событиями.»

Вечером нам стало известно о том, что немцы бомбят Киев. Так закончился наш первый день войны.

На следующий день отец ушел, и мы остались одни. У нас было спокойно, только самолеты иногда летали. Поэтому и правда, сначала жили, как раньше, только больше читали и слушали о событиях на фронтах, смотрели фильмы о войне. Вот, насмотревшись фильмов, нам и захотелось всем на фронт. Мы даже в военкомат ходили. Но что нам могли там сказать, 16-тилетним парнишкам: «Сидите дома!»

– Когда произошла первая встреча с немцами?

Впервые немецкую армию мы увидели примерно через месяц, после начала войны. Они заняли город, район. Мы видели их огромную боевую мощь: танки, пушки, мы знали, что они уже покорили, без малого, всю Европу.  Они казались грозным, мощным противником, которого, не победить.

В деревне даже разговоры пошли, что мы проиграем, от этих разговоров не становилось проще.

Алексей Семёнович встал… Как-то неожиданно, но достаточно легко и просто. Его последние слова прозвучали для меня как-то странно, в них не было страха,  волнения, переживания, разочарования, не было обреченности… В них не было ничего, что могло бы говорить о том, как же он сам тогда отнёсся к такого рода слухам. А он тем временем пока я думала, какой же смысл скрывается в последней фразе, подошел к окну, потом обернулся, улыбнувшись, посмотрел на меня и продолжил.

Но был у нас в то время учитель, который всегда повторял: «Ребята, не волнуйтесь, мы победим!» — с нотками задора сказал ветеран.

Когда немцы продвинулись к Москве, в деревне появилась немецкая жандармерия. Они забирали парней из деревни и уводили в Германию. Так поступили и со мной, и со всеми моими друзьями. Нас поставили в колону: конвой с собаками в начале колоны, и в конце.

– Вас забрали в Германию? – немного удивилась я, ведь идя на интервью, была уверена, что этот человек был в действующей армии, воевал на фронте.

Нет. От деревни до железной дороги было километров сорок. Дорога проходила по лесу, причем по самым густым его участкам, в стороне текла Западная Двина. Мы знали, на воде собаки след не возьмут, поэтому договорились, как только дорога пойдет густым можжевельником, бежим в лес, затем по Двине, а там опять в лес. Хорошо, что в конвое было всего два человека. Поэтому наш план удался. Немцы стреляли, но мы не понимали, стреляют они в нас или просто в воздух, мы просто бежали. За нами спустили собак, но они оказались бесполезными, когда мы пошли по реке. Переночевали в лесу, вернулись домой в деревню и некоторое время жили в бане, потому что в районе всё ещё стояли немцы.

– И долго вы прожили в бане?

Да нет, нам повезло. Уже через двое суток наши форсировали Двину, полицаи ушли, и мы смогли вернуться домой.   

– Ваш район освободили?

У нас было какое-то непонятное положение: немцев у нас не было, но и наши ещё не пришли. Постоянно летали вражеские самолеты. Такое положение сохранялось до осени 1941 года. В декабре пришли наши, а немцы отступили к Велешу, это город под Витебском. Вот сейчас можно смело сказать, что нас освободили.

Помню, утром проснулись, а в деревне – наши, мы узнали это по красным звездочкам на шапках, ведь они были в белых халатах и единственное, что их выдавало – наши звёзды. – Говори л ветеран, улыбаясь.

У нас в районе в школе небольшой немецкий гарнизон стоял, а нам наши сказали, что они школу сожгли и немцев уничтожили. Мы даже не поверили сначала и поехали на лыжах проверять. Нас удивило то, что мы увидели: школа догорала, везде трупы немецких солдат, много техники, оружия, боеприпасов. Немцы убегали кто как мог, бросая всё. В брошенных машинах оказалось продовольствие, мы некоторое время ходили туда, собирали еду и носили домой. Это был 1942 год. В этом году снова открылась школа.

– Я знаю, что во время войны Вы служили в действующей армии, как и с какого времени начинается Ваша армейская жизнь?

В 1943 году призвали моего старшего брата, а в конце года и меня. Я попал на Урал в город Молотов (ныне Пермь) в учебное подразделение, где готовили армию для войны на Востоке, с Японией. Нам  так и сказали, что с Германией справятся уже и без нас, так как бои шли уже на территории зарубежных стран, наша задача – Япония. Занятия проходили до июня месяца, из нас готовили командиров орудия.

Потом нас построили и объявили, что в Беларуси готовится большая операция и туда просто необходимо пополнение. Но всё это было в добровольном порядке, нам сказали: «Кто желает на фронт – три шага вперед». И получилось так, что мы даже не раздумывая, почти всем строем, на месте осталось только человека три, шагнули вперед. Мы хотели на фронт, воевать – настроение было такое.

Нас завезли на станцию и под прикрытием самолётов отправили до Москвы без остановок. В Москве нас покормили.

Знаете, на меня такое впечатление произвела столовая, в которой нас кормили. Кажется, война, паника, страдания, везде так плохо, а тут всё чисто, убрано, официантки обслуживают, музыка звучит. Такое впечатление сложилось, что и нет ничего, никакой войны, и так хорошо стало. – Ветеран опять задумался, а на лице появились следы умиления.     

Дальше нас отправили в Минск и уже там распределили кого куда. Я попал в самоходную дивизию, в звании сержанта, и был командиром орудия. Уже там мы узнали, что эта великая операция называлась – Багратион, в ходе которой освобождалась Беларусь. Минск освободили до нашего прихода. И боевое крещение я прошел уже за его пределами. Мы двигались в сторону Бреста, достаточно быстро, но остановились в районе Кобрин-Жабинка. Тут меня, как человека, хорошо разбирающегося в технике, забрали в артиллерийские мастера. Однако, когда экипажи выходили из строя, нас привлекали в бой.

Что такое фронт, я узнал под Брестом. Когда наши форсировали Лесную, мы должны были с самоходок прикрывать пехоту в районе Малой Курницы. Наше прикрытие оказалось не только эффективным, но и неожиданным для немцев. Мы смогли остановить наступление танков. Немцы не ожидали такого мощного противостояния, а у нас было 16 самоходок – всё это сила.

После выполнения этого задания с дивизии нас отправили в Брест, в крепость, где ещё оставались немцы. На самоходках мы подвозили сражающемуся там полку наших боеприпасы и продовольствие, потому что любая другая техника легко сбивалась немцами, которые прочно закрепились на лучших огневых точках в крепости, а самоходки – бронированные. Всё это Первый Белорусский фронт. А когда немцев «выкурили» из Бреста нашу 130 стрелковую дивизию передали на Третий Белорусский фронт, мы перешли в наступление на Кёнигсберг (Восточная Прусия).

– Насколько, я понимаю, дальше был Берлин?

Да, но не сразу. В Прусии мы остановились на пополнение, где должны были простоять недели четыре, но пополнения мы так и не дождались, нас снова бросили в наступление и теперь уже на Берлин.

– Расскажите о Берлинской операции.

Что и говорить, операция очень серьёзная, поэтому проходила очень сложно. В окрестности Берлина были «подтянуты» огромные силы: море солдат, оружие, боевая техника.

Как сейчас помню, наступление начиналось ночью, поэтому были включены, свезенные к тому времени прожектора, которыми самолеты в небе высвечиваются. Было такое впечатление, что солнце взошло, так светло было. И эти прожектора установили по наступлению, то есть в спину нашим солдатам и в лицо немцам. Получилось, что их мы ослепили. Так мы успешно продвинулись к Берлину.

– Как воевалось под Берлином?

Ну, тогда уже как-то попроще было. Конечно, опасность чувствовалась, но было весело от того, что война идёт к концу, что мы победили. 7 мая солдаты, кто желал, могли поехать к рейхстагу. Он был сильно разрушен, мы с товарищами хотели попасть в казематы, но нас не пустили, немцы ведь ещё сопротивлялись. Мы, естественно, нацарапали на стенах свои фамилии, «Мы из Беларуси».

8 мая нам объявили о капитуляции Германии, но для нас война не закончилась, нас «перекинули» в Чехословакию.

Чехи хорошо нас встречали, несли кушать, бросали цветы. Мы остановились под Прагой для подготовки к штурму, но, как оказалось, мы не успели, Прагу уже освободили. Через полтора месяца нас вернули в Германию, а ещё через два – домой.

– Расскажите о своих чувствах по возвращению.

Это, конечно словами не передать. Встречали нас дома очень хорошо: со слезами, цветами, музыкой, несли кушать.

– Что было дальше?

Нас, вообще, как я говорил в самом начале, готовили для войны с Японией. Поэтому следующие два месяца мы готовили технику и себя в наступление на Японию. Но и тут мы не успели, японскую армию разгромили и без нас – мой собеседник заулыбался, и мне даже показалось, что последние слова прозвучали с некой иронией в голосе. Но, в принципе, я понимала, что он, наверное, был рад разгрому армии в Японии, и что они туда не попали. Ведь им молодым уже с лихвой хватило смертей и ранений, выстрелов и взрывов, наступлений и «перебросок».

– Что вам ещё рассказать? – вернул меня в реальность Алексей Семенович.

– Расскажите о послевоенной жизни, – растеряно попросила я, испуганная собственной задумчивостью.

Я прослужил с 1944 года семь лет. И вот в 1951 пришел приказ командования о том, что все военнослужащие, кто имеет образование выше семи классов и правительственные награды могут быть приставлены к присвоению офицерских званий. Я попал под эту категорию и получил звание младший техник-лейтенант. Остался в армии, служил в Оранчицах, потом в Слобудке Пружанского района. Закончил Тамбовское техническое училище, потом Пензенское училище и служил в Бресте на должности начальника вооруженного танкового полка. Прослужил до 1970 года. После увольнения из армии, устроился работать в университет (тогда ещё институт), где и работаю до сих пор (уже 35 лет) в должности  техник-механик в отделе технических средств обучения.

– Алексей Семёнович, расскажите, пожалуйста, о людях, которые окружали вас, о друзьях, боевых товарищах.

Друзей, знакомых, товарищей очень много и очень сложно выделить кого-нибудь. Но был у меня боевой товарищ Воцка Игнат, родом с Винницкой области. Он нам вроде деда был, хотя ему было лет сорок пять, наверное. Был у нас с ним один случай интересный: я – высокий и голова у меня из-за орудия всегда торчала по шею. Как-то мы в наступление собирались, а он мне и говорит: «Ты всегда без каски ходишь, надень, а то голова не прикрыта.» Я тогда посмеялся, но каску, немецкую, кстати, нашел и надел. И что вы думаете в том же бою пуля в каску попала. Вот так Игнат мне жизнь и спас. Он когда увольнялся, я все свои запасы ему отдал, как лучшему товарищу. Мы потом ещё некоторое время переписывались, а потом потерялись.

Был ещё один – Лукашенко Александр (и тут я сначала удивилась, а потом рассмеялась вместе с дедушкой Лёшей.) Да, вот такой интересный у меня боевой товарищ. Он был сержант-химмастер. Мы с ним вместе 7 лет служили, а потом он уволился, а я остался в армии. Тоже долго переписывались, но сейчас связь уже потеряна.

А вообще, друзей очень много, но разве всех перечислишь?

– А семья?

С женой я познакомился в Гомеле. Теперь у меня 2 детей (сын и дочка), 3 внука, внучка и 2 правнучки. Семья разрослась, я богатый человек, только мужчин нас уже 10 человек – с гордостью говорил о своей семье Алексей Семёнович.

– Что бы вы хотели пожелать нам, молодому поколению.

Люди того, военного поколения, желают лишь одного, что б не было войны. А ещё, хочется, что б вы брали пример с нас, старшего поколения, ведь мы имеем большой жизненный опыт и можем помочь.

Желаем, что б вы были достойными наследниками, ведь всё, что мы сделали, сделано для вас.

– Спасибо Вам большое, Алексей Семёнович.

Я шла домой, а меня просто переполняли чувства. Я даже не могла определить с точностью, что за палитра у меня сейчас в душе, что же там творится?! Лишь одно я знала точно: мне безумно понравилась эта беседа, и мне захотелось передать каждое слово, каждую эмоцию в разговоре.

А потом, вместе с фотографиями, которые я попросила принести Алексея Семёновича, мне пришло письмо. Письмо, прочитав которое понимаешь, что такие слова может написать только человек, знающий, что такое потеря, боль, печаль, разочарование, война. Человек, который искренне переживает за наше настоящее и будущее. Человек, который понимает, что сейчас, как никогда раньше, нам необходимо их наследие, ведь каждое слово, сказанное ими может оказаться последним, а каждое это слово – на вес золота, каждая их судьба – бесценна, ведь учит вечному. А вот строчки из письма:

«Надо с детства приучать детей к физическому труду, доброму отношению к старшему поколению, состраданию, помощи больным.

Хотелось бы, чтобы в школе больше внимания уделяли здоровому образу жизни, эстетике.

Думаю, наше детство было интереснее, чем сейчас у детей. Мы сами придумывали разные игры, больше времени проводили на свежем воздухе, ходили за грибами, ягодами. Зимой строим снежные горки, крепости, долго играли в снежки. И редко кто болел.

А сейчас дети в основном сидят за компьютерами, телевизорами, мало двигаются. Чаще болеют.

Ведь чем больше будет здоровых и умных детей, тем здоровее будет наша страна».

 

Анна Лось, студентка юридического факультета

www.brsu.by

10 советов, как вспоминать о ветеранах не только раз в год

Как помнить и помогать героям войны не только 9 мая, а всегда.

1. Благодарите

Знакомясь и общаясь с ветераном, благодарите его за встречу, уделенное время, рассказы, демонстрируя ценность этого общения лично для вас. Переведите традиционный пафос “Спасибо за победу” на обычный человеческий язык. Ветераны – не памятники победе, не вечные огни и не букеты гвоздик – они живые люди, каждый из них имеет уникальный жизненный опыт, связанный не только с войной.

2. Поддержите эмоционально – подарите общение

Поговорите о жизни, о семье, об интересах и увлечениях. Выслушайте длинный рассказ с повторами и лирическими отступлениями. Примите советы без раздражения. Поболтайте по душам, не переводите разговор лишь в воспоминания о военном прошлом. Оно героическое, но оно же – болезненное. Оно, в том числе в многократных пересказах, сопровождает человека всю жизнь. Может быть, ему хочется рассказать вам о любимой кошке, или пересказать сериал 90-х годов – воспримите это с уважением, задайте вопросы.

Фото: ptzgovorit.ru

3. Распространите историю ветерана

Напишите о ветеране статью, историю, книгу. Найти газету или сайт, где ее разместят, сегодня не так уж сложно. Работа над такой историей принесет ветерану радость и ощущение собственной значимости. В процессе будьте аккуратны, спрашивайте разрешения, чтобы описать или опубликовать те или иные факты – очень часто у пожилого человека свое представление о допустимом. Лучше сделать так, чтобы у ветерана в руках оказался печатный вариант вашей общей работы – это особенно актуально в случае, если он не пользуется интернетом.

4. Отсканируйте и напечатайте красивые фотографии

У ветерана могут быть семейные фотографии, снимки однополчан. Попросите их отсканировать, и распечатайте большие фотографии, оформите их в рамки, либо сделайте фотоальбом. Ветерану будет приятно увидеть эти фото в новом качестве, показать друзьям и родным.

Фото: 24-lenta.ru

5. Пошлите открытку или посылку

Тот случай, когда электронные средства связи не заменят “Почту России”. Пожилым людям приятно получать бумажные письма, красивые открытки с рукописным текстом и настоящие посылки. Поздравляйте с праздниками и пишите просто так. В посылку можно вложить приятные мелочи, сладости, предметы для украшения интерьера, удобную одежду. Также можно выяснить, что именно нравится человеку.

6. Помогите с транспортом

Подвезите ветерана в магазин, поликлинику, на встречу, или просто на прогулку в то место, куда ему трудно добраться самому. В дороге будьте доброжелательны, используйте время, чтобы пообщаться.

7. Познакомьте с нужными людьми

Часто пожилые люди испытывают трудности  с тем, чтобы оформить документы на имущество, составить завещание, понять договор, получить справку. То же самое случается, когда возникают проблемы со здоровьем. Найдите надежного юриста, врача, социального работника, чтобы разрешить эти трудности.

8. Пригласите почетным гостем

Ветерана можно позвать не только на тематическое мероприятие, посвященное войне, но и на обычный концерт, выставку, праздник. Можно еще раз вспомнить, что у человека кроме боевого прошлого есть профессия, семья, интересы, увлечения, уникальный опыт. Может быть, перед вами талантливый художник, резчик по дереву, сказочник, изобретатель – расспросите его о жизни, проведите неформальную встречу с молодежью, спросите мнения по поводу актуальных проблем, попросите житейского совета.

9. Присоединитесь к волонтерским организациям

Благотворительный фонд “Старость в радость” помогает пожилым людям, среди которых есть и ветераны, дети войны, узники лагерей – к сожалению, многие из них доживают свой век в домах престарелых. К поездкам и акциям можно присоединиться, зарегистрировавшись на сайте. 9 мая будут организованы праздничные поездки, однако помогать ветеранам, совершать поездки, организовывать праздники, общаться и отправлять посылки вместе с этим фондом можно постоянно.

Помощью ветеранам занимается Всероссийское общество “Волонтеры победы”. К различным акциям, как приуроченным к 9 мая, так и постоянным, можно присоединиться на сайте.

Фото: fadm.gov.ru

10. Переведите средства в благотворительный фонд

Помощь деньгами также является очень важной и нужной, особенно, если нет времени помочь делом.

Например, фонд “Память поколений”, президентом которого является первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова, с 1 мая запускает благотворительную акцию “Красная Гвоздика”. Чтобы принять в ней участие, можно купить значок у одного из партнеров акции или поддержать ее денежным переводом. На собранные средства индивидуально приобретаются необходимые лекарства, медицинское оборудование, оказывается реабилитационная поддержка ветеранам боевых действий.

Также можно поддержать другие благотворительные фонды, которые занимаются помощью ветеранам.

www.pravmir.ru

«Я все это в памяти сберегу» / Православие.Ru

Архитектор, художник, профессор Московского архитектурного института Лев Васильевич Андреев родился 11 июня 1924 года в Торжке в семье учителей. В годы Великой Отечественной войны служил радистом переносной рации 248-го гвардейского минометного дивизиона, входившего в состав знаменитого 10-го Уральского гвардейского добровольческого танкового корпуса. Л.В. Андреев – участник Курской битвы, боев на правобережной Украине, в Польше, Германии, битвы за Берлин и марш-броска на Прагу. Трижды контужен, награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом Славы 3-й степени, медалями «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», многими другими наградами. Недавно Л.В. Андреев закончил книгу воспоминаний о своей жизни «Мир и война».

 

«Вставай, страна огромная!»

– Лев Васильевич, где застало вас объявление о начале войны?

– В 1941 году я окончил 9-й класс в Торжке. Мы с братом накопили деньги на большой мужской велосипед. Я купил его 21 июня в Мосторге, а 22-го – сел в ленинградский поезд, доехал до Калинина и днем сделал пересадку на ржевский поезд. Там я и услышал, как в 12 часов по радио выступал Молотов со своей знаменитой речью, которая кончалась словами: «Наше дело правое. Победа будет за нами».

– Вам стало страшно?

– Да, мне стало страшно, потому что я был в курсе международных событий. Мы с братом всегда читали газеты, вырезали карты, например военных действий в Северной Франции. Я понимал, что гитлеровская военная машина – это сила страшная.

А велосипед, о котором мы так мечтали с братом и который мы – о, счастье! – купили, стал не счастьем, а обузой, потому что неизвестно, что будет дальше.

– А когда вы столкнулись с войной непосредственно?

– В октябре 1941 года, когда стали бомбить Торжок. Бомбежка началась в ночь на 13 октября, продолжалась почти неделю.

– Город сильно пострадал тогда?

– Выгорела колоссальная центральная часть, целые кварталы. Было разрушено главное здание на площади – магистрат, около пешеходного моста угловое здание – театр. Все выгорело. Гостиный двор, множество лавок – от всего этого остались одни стены.

– А было предупреждение о бомбежке?

– Нет. Говорят, где-то, где копали окопы, под Селижаровом, бросали листовки: «Зря роете, мы 25-го будем в Торжке». А так – бомбили гражданский жилой центр, а не военные предприятия. Военный железнодорожный завод (сейчас он называется Вагонным заводом) чуть-чуть тронули в первой бомбежке, зато разбомбили вокзал.

– Бомбили коммуникации?

– Да.

« С неба сыпались бомбы…»

– Я очень хорошо все помню. Поздно вечером 12 октября, уже почти ночью, мы слушали известия, и вдруг по радио объявили воздушную тревогу. У нас в старом педучилище был вырыт длинный окоп, и все население нашего большого флигеля – несколько семей педагогов – расположилось в бомбоубежище. Я стоял у входа наверху. В городе раздавались взрывы. Когда вся эта трескотня закончилась, мы вернулись домой и выспались.

С утра отбоя никто не объявлял, потому что радиоузел перестал работать. После завтрака я поехал на велосипеде в центр, на Власьевскую улицу, в дедовский дом. Сам дед уже скончался, а 87-летняя бабушка была жива. С ней жили мой дядя и его жена, а когда началась война, из Ленинграда к ним приехали дочь с годовалой внучкой и сноха с годовалым сыном. Меня послали узнать, как они.

Когда я приехал, то столкнулся с дядей. Он сказал, что на их улице упало несколько бомб, семью он перевез на Тверецкую набережную. Там, «на берегу», жил знакомый учитель, в его каменном подвале они и провели остатки ночи. А сейчас он забежал взять посуду, одежду, еду. Поговорили, и он убежал обратно на берег. Я остался один. Тут ко мне подошел мой одноклассник Слава Ползунов и говорит: «Пойдем, я тебе покажу кое-что». Привел на свой участок. У них на огороде был вырыт окопчик (эти «ровики», защищавшие от осколков, по приказу властей были тогда вырыты у всех). «Вот смотри, – говорит, – мы сидели в этом “ровике”, а в пятнадцати метрах от нас упали три бомбы». От них остались три воронки.

Перед этим я заехал на площадь. Спустился по горе и переехал через мост. Туда, в угловое здание, недалеко от памятника Кирову, была брошена бомба. Здание все разнесло, и на месте здания образовалась большая воронка. По площади патрулировал в военной форме с карабином на плече наш преподаватель физики Иосиф Адамович Ланс. Через площадь бегали, ходили люди, ездили подводы…

– Одним словом, жизнь продолжалась…

– Да, после ночного налета жизнь продолжалась.

Вдруг снова заработали зенитки на городском валу. Они начали стрелять: бах! бах! бах! бах! Стреляли они на запад под косым углом. Я увидел, что оттуда, со стороны Калинина, идут немецкие самолеты. Шли они строем по три самолета, как на параде. Пока я так рассуждал, влез на всякий случай в окоп. Смотрю: от первых самолетов отделились точечки. Сначала их не было видно, потом стало ясно, что это бомбы. Ну, думаю, сейчас они упадут как раз мне на голову. Но бомбы полетели на другой берег: на верхнем городище загорелась целая улица домов, шел дым с Кузнечной улицы. Видимо, и по торговым рядам попало. Много самолетов прошло. Тяжелые, двухмоторные, они не пикировали, двигались прямо. Отбомбились и повернули налево, на юг. Я все это из окопчика наблюдал. Как только налет кончился, я выскочил, верхом на велосипед и покатил на Ленинградское шоссе, в конец улицы Дзержинского, в старое педучилище.

 

Два зарева: Торжок и Калинин

– Примчался туда. Все сидят в убежище. Мама рыдает навзрыд: бомбежка, а меня нет.

От бомбежки загорелся центр, оттуда поднимался и расползался по небу столб дыма. Мы схватили вещи, что попало под руку, на велосипед какие-то сумки повесили и пешком пошли на север, во Владенино, бывшее имение Львовых в десяти километрах от Торжка. Потом мы получили от педучилища лошадь и решили на этой лошади съездить за вещами. Женщин отпустили вперед, а с преподавателем математики поехали на велосипедах некоторое время спустя. Но немножко опоздали. Женщины, нахлестывая лошадь, уже мчались обратно: снова началась бомбежка, причем бомбы бросили на Вагонный завод, а это совсем рядом с нашими флигелями. Мы предлагали им вернуться, но в ответ – совершенная паника: «Нет! Нет!!!» – кричали женщины.

Вскоре к нам в деревню пришел представитель горсовета. Он говорил, что объявлена всеобщая эвакуация Торжка, спрашивал: «Куда вы хотите?». Папа захотел в Пермь, потому что там жила тетка, мамина сестра. И вот мы от Владенино за лошадью шли 28 дней, огибали с севера Калинин, потому что город был взят и оттуда доносилась артиллерийская канонада. Торжок не взяли, но его продолжали бомбить, он горел. Два зарева было видно по вечерам: Торжок и Калинин.

За 28 дней мы дошли до Мышкина, оттуда до Рыбинска нас подбросили на попутной машине. С лошадью мы расстались, отдали ее в горкомхоз в Мышкине. Ну, и дальше от Рыбинска по железной дороге в тамбуре случайного поезда доехали до Ярославля, а там уже комплектовались эшелоны эвакуированных. Дождались, когда скомплектовали эшелон до Перми. В декабре мы приехали в Пермь: эшелон долго шел, уступал дорогу, ждал на полустанках. А в Торжок я вернулся ровно четыре года спустя, в октябре 1945-го.

 

Добровольцы

– Лев Васильевич, вы ведь воевали в составе знаменитого 10-го Уральского добровольческого танкового корпуса?

– Да. В армию меня призвали в 1942 году, в ноябре. Сначала я учился на курсах в Свердловске. Там из меня сделали радиотелеграфиста, определили в 10-й Уральский добровольческий танковый корпус.

Воевать мы начали на Курской дуге в июле 1943 года. Тогда с Урала нас перевезли на станцию Кубинка, где формировались танковые армии; наш корпус влили в 4-ю танковую армию. И в составе этого корпуса я прошел Орел (первые победные салюты были в честь освобождения Орла), потом освобождали Брянск, после переправили нас на Украину и ввели в состав 1-го Украинского фронта. Так до конца войны мы и воевали: на правобережной Украине, потом в Западной Украине, Польше, Германии, участвовали в Берлинском сражении. После Берлина нас бросили на юг, через Судецкие горы, в Чехословакию. Мы ее освободили в День Победы – 9 мая: где-то часа в 3 или в 4 утра наш корпус ворвался в Прагу и освободил ее. Так что День Победы мы отмечали в Праге.

– Кто были ваши однополчане?

– Наш замечательный корпус состоял из добровольцев Урала: украинцев, ленинградцев, я вот – тверичанин. Большинство – эвакуированные из этих областей в Свердловск вместе с заводами. Все обмундирование и вооружение корпуса было изготовлено на уральских заводах как сверхплановая продукция, то есть это был подарок Родине от Урала.

– А каков был возраст добровольцев?

– Я – 1924 года рождения, в армию пришел в 18 лет, а самые старики у нас были 1903 года. Их, партийных, уговорили добровольцами вступить в дивизион. Основной контингент – лет на пять меня постарше, 1919 года рождения, 1918-го, 1917-го. Самый молодой у нас был 1925 год.

– Получается, что воевали неподготовленные мальчишки!

– Неподготовленные сначала (хотя воевали тогда и кадровые войска, но они к войне не были готовы!). Но «мальчишки» проходили подготовку: я, например, в 10-м классе в Чердыни прошел подготовку пехотинца. Мы быстро научились. Уже в Сталинграде оборону держали: все-таки не дали сковырнуть город, удержали позиции и двумя клиньями окружили фашистскую группировку. Так что уже в Сталинграде воевать умели.

 

Дорога на Берлин

– Лев Васильевич, когда вы почувствовали победу?

– Победу мы почувствовали еще на нашей территории. На Курской дуге мы вступили во второй фазе, когда началось наше наступление. Правда, на Украине, в 1944 году, весной, мы наступали не очень удачно, по грязи. Г.К. Жуков тогда временно командовал нашим фронтом, и большие потери мы понесли от грязи, а не от немцев. Но все равно мы наступали, немцев били, имели превосходство в танках, в самолетах, в количестве войск и в опыте. Главное, наши командиры, начиная с маршалов и кончая командирами взводов, научились воевать.

– Поражения вы не знали?

– Нет.

– Но все же потери несли серьезные?

– В наступлении потери несли большие, но все равно победу чувствовали, чувствовали, что мы идем как армия победителей. Ведь в 1941–1942-м наши солдаты отступали. Тут немцы, там немцы, иногда даже оружия не хватало: одна винтовка на двоих была. На Курской дуге (фронтом командовал генерал-полковник В.С. Попов) немецкая авиация нас прижимала, мы с утра до вечера рыли землю: машины зарывали, «катюши» зарывали, сами себя зарывали в эти окопчики. Очень медленно наступали: шесть километров в сутки с тяжелыми боями. Немцы останавливаются – мы останавливаемся, опять все зарываем. Я был радистом там, но по основному занятию – землекопом. А потом уже все изменилось.

Мы брали Львов. Там попали в укрепленный район восточнее Львова, но наш новый командующий, маршал И.С. Конев, не стал брать его в лоб, а пустил один корпус армии туда, где уже прошла армия П.С. Рыбалко, второй – в другом направлении. Мы обошли его, а немцы из этого района ретировались сами, чтобы не попасть в окружение. Затем мы обороняли Сандомирский плацдарм за Вислой. Это огромный район, уходящий в некоторых местах в глубину фронта на 70–80 километров. Там жили поляки. И у них новое правительство Болеслава Берута и Эдварда Осубка-Моравского начало земельную реформу. Мы воюем, а поляки бегают, землю делят: для крестьянина земля превыше всего!

Всю осень на Сандомирском плацдарме мы накапливали резервы для наступления и не успели полностью укомплектоваться, как 12 января 1945 года перешли в широкое наступление (Черчилль упросил Сталина!) досрочно. Нам бы еще две недельки постоять… Если бы мы доукомплектовались, то сразу бы до Берлина дошли. А так в два этапа: сначала от Вислы до Одера, а второй этап – уже до Нейсе и Шпрее. Берлинская операция выделилась отдельно: Берлин мы брали не с ходу, а накопив силы. После Берлина нас вывели на Эльбу, где чуть ранее происходила встреча с союзниками-американцами. Это было 3-го, а 5-го нас направили на юг. Сначала – ничего неизвестно, а потом мы поняли, что идем на Прагу через Судецкий перевал. 9 мая мы были в Праге.

 

«Торжок отомщен»

– Лев Васильевич, 9 мая мы празднуем День Победы. Но не все уже помнят, что в ночь на 9 мая был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии, бои же в Берлине затихли 1 мая. Вы тогда находились в Берлине. Было понятно, что это – победа?

– Да. Нам было понятно, еще когда мы шли по Германии, что мы – победители. Мы иногда за день в боях продвигались вперед на 70 километров. Понимаете, такая грозная сила шла, что не чувствовать себя победителем было трудно. Но все-таки ждали, когда все кончится. И вот 1 мая бои затихли в Берлине. В Тиргартене, за Триумфальной аркой, около Рейхстага, был маленький парад союзных войск: американский батальон, русский батальон, английский батальон и французы, которые не принимали участия, но из войск генерала де Голля, которые из Северной Африки уже перебазировались тогда во Францию, они прислали батальон для участия в параде.

– Немецкое население встречалось вам на улицах Берлина 1 мая?

– Тут уже не было немцев. Мы думали, что Берлин кончен. Наш начальник штаба капитан Еськин на своей трофейной машине предложил мне поехать к Рейхстагу. По радио передали, что там установлено знамя победы, и он в приказном порядке сказал мне: «Поедем со мной». Я работал с командиром дивизиона на рации, но поскольку немного умел изъясняться по-немецки, больше на уровне бытовой речи, к моим услугам прибегали, когда не было лучшего переводчика. А Еськину надо было в Берлине не запутаться, потому что мы воевали не в центре Берлина, а на его юго-западной окраине со стороны Потсдама.

Мы благополучно добрались. Рейхстаг стоит, дымится. Знамен победы очень много: они были закреплены на каркасах стеклянных перебитых куполов наверху, выставлены на палках из окон верхнего этажа. Каждая часть, видимо, свое знамя победы вывесила. Какое главное, я так и не понял. Вся площадь была запружена нашим военным людом: тут и офицеры, и солдаты.

Мы подошли к стене Рейхстага. Вся она была либо избита пулями и осколками, либо исписана. Каких только надписей не было (даже русские матерные в адрес Гитлера)!

– А вообще-то была ненависть к Германии?

– Была, была. Немецкий солдат на фронте за человека не считался. Это был военный механизм, как танк, например, который против тебя идет. Либо я его, либо он меня. А в остальном по-разному. У меня лично к немецкому населению не было никакой неприязни.

Я говорю: «Давайте, и я распишусь». А Еськина сопровождали еще два наших батарейца, он их взял для охраны. Мы не могли найти чистого места. И вот нашли хорошее местечко, но высоко. Ребята говорят: «Давай, забирайся». Подставили плечи, я на плечи встал. И цветным карандашом (был такой набор из трех цветных карандашей «Тактика»), стоя у них на плечах, нацарапал только два слова: «Торжок отомщен».

Я слез, а они обиделись: «Мы тебе помогаем, почему же ты только от себя лично написал, от своего Торжка?». Я говорю: «Ребята, знаете, Торжок – это город-страдалец. Он собой олицетворяет рядовой русский город со всеми его страданиями во время войны. А потом, вы же сами поете песню:

“Батальон наш стоял в Бухаресте,
Бухарест – неплохой городок,
Но скажу я вам, братцы, по чести:
Мне милее родимый Торжок”.

Вы же поете эту песню?». Они согласились: «Да, да, ты прав».

А вечером в бывших немецких казармах в юго-западном районе Штансдорф расположились, достали какого-то сухого вина. Мы его тогда звали «какое-то кислое вино»: это было виноградное сухое в таких длинных бутылках. Пели любимые песни военного времени: «Эх, дороги!», «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат». Такие лиричные, с настроением.

 

Судьба или чудо?

– Лев Васильевич, вы дошли до Берлина. Как вам удалось выжить?

– Выжить? Знаете, есть звезда счастливая, наверное. Вообще каждый солдат уверен, что его не убьют, что «убьют кого-то рядом, но не меня. Ну не могут меня убить! Как же так? Меня, такого хорошего…». Я был старшим радистом переносной радиостанции, носил за спиной такой сундук в 12 килограммов, а мой напарник носил второй сундук. В одном сундуке приемопередатчик, а в другом питание: батареи, аккумуляторы. Два радиста вот эту походную рацию обслуживали.

– Значит, всю войну прошли с рацией?

– Да. Когда мы воевали на Украине, убили моего командира отделения, и меня назначили по совместительству командиром радиоотделения с сохранением обязанностей старшего радиста. Потом меня утвердили в этой должности командира, а все равно рация за мной осталась. Я работал с разведкой нашего дивизиона «катюш», артиллерийско-минометной части до того, как началось наступление 1945 года. Тогда у нас разведку отменили, другая пошла война. Мы выходили на наблюдательный пункт с разведчиками и искали цели для огня «катюш» или получали эти цели от пехотных и танковых командиров и передавали по радио своим.

– А вера в Бога была на фронте?

– Тогда отношение к религии, к Церкви официально изменилось. Не было случая, чтобы священник перешел на сторону врага, стал изменником. Он всегда был с нами, с нашим народом. Это был заступник и утешитель. Были случаи, что председатели сельсоветов переходили на сторону немцев, становили полицаями, но ни разу не было, чтобы на сторону врага перешел священник. Каждый священник был верным сыном России. И это замечали. И это ценили. Гонения на Церковь прекратились во время войны. Мало того, некоторые священнослужители вносили большие пожертвования на постройку самолетов, эскадрилий. Помню, как за это была опубликована благодарность одному епископу: Сталин его благодарил за заботу об обороне нашей страны.

Воскресили традиционное уважение к русской военной истории, имена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, Нахимова. А Суворов, Кутузов – они же были царскими генералами в нашем сознании до того. Учредили их ордена. Орден Суворова – это высший военный орден. Был очень красивый орден Александра Невского. С его автором, архитектором Телятниковым, я потом преподавал в Архитектурном институте. А ведь Александр Невский – он не только полководец и князь, он святой! Мой двоюродный брат получил этот орден за свой подвиг артиллериста. Потом был ранен, получил отпуск и приехал навестить нашу бабушку в село Марьино под Торжком с новеньким орденом Александра Невского, и она все ахала: «Ах-ах! И орден-то святой получил! И орден-то святой получил!».

 

Патриотизм подлинный и квасной

– Лев Васильевич, сегодня много говорят о патриотизме. По-вашему, что такое подлинный патриотизм?

– Подлинный патриотизм – это патриотизм, который идет от сердца. А неподлинный – это маска, которую надевают люди. Если патриотизм неподлинный, то человек может отказаться от него, когда его что-либо принудит, а подлинный идет из нутра, от натуры, от души. У нас был такой термин «квасной патриотизм», это значит – купеческий такой. Есть патриотизм намного глубже. А патриотизм – это вообще что? Любовь к своей стране, к своему народу, культуре, языку, традициям, короче говоря, к России, в нашем случае.

– На войне вы видели этот патриотизм? Большинство воевало от необходимости или из-за любви к Родине?

– Было и то, и другое. В нашем Уральском корпусе был особый народ – добровольцы. Некоторые уже инженерами пришли, с высшим образованием, с практикой, а тут оказались почти рядовыми. Парторг нашего дивизиона Николай Николаевич Иванов, 40 лет, холостяк, но он бегал, разматывал тяжелые телефонные катушки. Никто его не заставлял, он сам пошел на фронт. Занятная был личность. Очень любил оперу, у него был хороший баритон, и он часто напевал оперные партии. В наших временных лагерях, да и просто на остановках в лесу он, бывало, уйдет, гуляет себе между соснами и поет под нос арию Елецкого из «Пиковой дамы».

Патриотизм был. Было много патриотизма слепого – «За Родину! За Сталина!». Я никогда этого не кричал. Хотя Сталин в моих глазах был большим авторитетом организатора и военного. Конечно, в начале войны мы делали колоссальные ошибки и уступки Гитлеру, по-моему, отчасти из страха за то, что армия осталась на уровне гражданской войны и не была готова, тогда как германская техника блистала, и перед ней падали ниц одна за другой европейские страны. И все же Черчилль в своей речи памяти Сталина в парламенте сказал: «Неизвестно, как бы Россия вышла из войны, если бы не было у нее такого руководителя, как Сталин. Он даже на нас с Рузвельтом оказывал влияние».

Допустим, война с японцами 1905 года. Тот же русский солдат был, и патриотизм был, и патриотизм был еще усилен православной верой, а японцы расчихвостили нас. Но мы в сентябре 1945-го реванш взяли в Маньчжурии, разбив в несколько дней сильнейшую Квантунскую армию Японии.

– Лев Васильевич, как опыт войны повлиял на вашу дальнейшую жизнь?

– Он сделал меня мягче и добрее.

С профессором МАРХИ Львом Васильевичем Андреевым
беседовала Александра Никифорова

pravoslavie.ru