А. С. Пушкин. «Капитанская дочка» (1836). 8 класс

Текст: Ольга Лапенкова

Обсуждая поэму А. С. Пушкина «Полтава», мы уже вспоминали, что в конце 1820-х гг. классик превратился из «обыкновенного» любителя давних сказаний в настоящего историка. Этому способствовало и новое положение при дворе.

До 1825 года — года, когда произошло восстание декабристов — Российской Империей правил Александр I. К деятельности этого правителя Пушкин относился более чем скептически — и даже писал на него эпиграммы (короткие желчные стихотворения, высмеивающие ту или иную персону). Иногда он «вписывал» в свои работы и более тонкие шуточки над государем. Напомним, как начинается стихотворение «Я памятник себе воздвиг…», которое является вольным переводом оды древнеримского поэта Горация:

• Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
• К нему не зарастёт народная тропа,
• Вознёсся выше он главою непокорной
• Александрийского столпа.

Эти строки, на первый взгляд, отсылают нас к одному из чудес света, возведённому ещё до нашей эры и до нынешнего времени не сохранившемуся, — Александрийскому маяку. Именно его мог и должен был иметь в виду Гораций. Однако почему Пушкин заменил «маяк» на «столп»? Дело в том, что на самом деле он имел в виду Александровскую колонну, установленную в Санкт-Петербурге в центре Дворцовой площади. Таким образом он намекнул, что его слава — выше и честнее, чем «сомнительная» репутация Александра I.

Неудивительно, что император отвечал мятежному поэту взаимностью: в 1820-м году 21-летнего Александра отправили в южную ссылку, а в 1824-м, не дав заехать в родную Москву и повидать друзей в Петербурге — в другую, в родительское поместье в Псковской губернии. Однако 1 декабря 1825-го Александр I умер, и на престол взошёл Николай I. Его политика также вызывала у Пушкина много возражений — но отношение к самому писателю при дворе, однако, стало более благоприятным. Новый монарх больше не «гонял» поэта по всей стране, наоборот — дал ему работу «по интересам».

Пушкин стал кем-то вроде придворного историографа: по приказу Николая I Пушкин обратился к истории петровских времён; а сверх того, уже по собственной инициативе он написал документальный труд «История пугачёвского бунта».

Платили за эту работу, может, и не баснословные деньги — зато она имела огромное преимущество для Александра Сергеевича как для автора: он получил возможность изучать документы, которые «простым смертным» были недоступны.

Именно во время работы над «Историей Пугачёвского бунта» у Пушкина возникла идея написать отдельное художественное произведение об исторической фигуре — офицере М. А. Шванвиче, который в 1773 году отрёкся от служения Екатерине II и перешёл на сторону повстанцев, став секретарём Пугачёвской военной коллегии; после восстания он был арестован и умер в ссылке. Однако, набросав план произведения, А. С. Пушкин решил, что предатель недостоин того, чтобы быть главным героем. Поэтому он ввёл в повествование перебежчика Швабрина, персонажа, у которого, кажется, нет ни одной положительной черты — а главным действующим лицом выбрал вымышленного Петра Андреевича Гринёва. И его вымышленную невесту Марию Миронову — по ней-то будущее произведение и получило название «Капитанская дочка».

Любопытный факт

Собирая материалы о восстании Пугачёва, Пушкин не только «рылся в архивах», но и сам выезжал в Оренбургскую область. Восстание прогремело в 1773-75 гг., Александр Сергеевич собирал материал в начале 1830-х, соответственно, с момента тревожных событий прошло шестьдесят лет и некоторые их свидетели могли быть ещё живы.

Перспектива познакомиться с местными старожилами восхитила Пушкина, однако почти никто из деревенских стариков не стал с ним разговаривать. Александр Сергеевич не понимал, в чём дело. Но поставьте себя на место оренбургского дедули и посудите сами! Живёте вы тихо-мирно — и вдруг в вашу глушь приезжает странный молодой человек. Одет он вычурно даже для петербуржца; кожа у него смуглая, а не светлая, как у большинства жителей России; при этом у него тёмные кудрявые волосы и своеобразный «маникюр» (в начале XIX в. у мужчин было модным отращивать длинные ногти). И о ком же он расспрашивает? О проклятом кровопийце! Кто же этот молодой человек, если не посланник нечистого?

Поездив по деревням и толком ничего не добившись, Пушкин позвал на помощь В. И. Даля — того самого, который составил «Словарь живого великорусского языка».

Тот-то отлично умел общаться с крестьянами — иначе он не собрал бы столько пословиц и поговорок. Даль с удовольствием взял на себя общение с местным людом, и работа наконец закипела.

Русский бунт

В «Капитанской дочке» Пушкин пользуется излюбленным приёмом, который он взял на вооружение при работе над «Медным всадником» и «Евгением Онегиным»: прежде чем перейти к описанию трагических событий, он обманывает ожидания читателя — и всячески подтрунивает над центральным персонажем. Вот что мы узнаём о Петруше Гринёве из его якобы автобиографии:

• Матушка была еще мною брюхата [беременна], как уже я был записан в Семёновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. <…> С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. <…>
• 
  
• Бопре в отечестве своём был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, <…>. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; не редко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки. <…> Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом.

Обучение у француза, впрочем, долго не продлилось: однажды отец Петруши обнаружил «преподавателя» мертвецки пьяным и прогнал со двора. Больше никакого образования главный герой не получал. Когда же Гринёву-младшему исполнилось шестнадцать лет, отец решительно отправил его на службу — и лично позаботился о том, чтобы юношу отправили не в Петербург или ещё какое-нибудь «модное» место, а в настоящую глушь — подальше от картёжников и дуэлянтов. Так Петруша и оказался в Белогорской крепости; но, конечно, Андрей Петрович не мог предполагать, что вскоре это место будет захвачено мятежными казаками во главе с Емельяном Пугачёвым.

С такой же иронией А. С. Пушкин написал и о семействе Маши Мироновой — гостеприимном, но простоватом капитане Иване Кузмиче и его верной супруге Василисе Егоровне, хлопотушке и любительнице посплетничать. Сама же Маша, что интересно, с первого взгляда вовсе не понравилась Петруше. Это — ещё одна «обманка», осознанно допущенная автором: таким образом Пушкин посмеялся над читателями, привыкшими к романтическим штампам. Вот как Гринёв «вспоминает» о знакомстве с Мироновыми:

• Тут вошла девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачёсанными за уши, которые у ней так и горели. С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на неё с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою.

Не случайно здесь и упоминание Швабрина: вскоре читатель узнает, что новый приятель Гринёва не просто так оговаривает капитанскую дочку… Но так ли важны эти мелкие интриги, если вот-вот в крепость вторгнется армия Емельяна Пугачёва и далеко не все герои переживут приступ?

Повесть или роман?

Вспомнив кое-что о главных героях, зададимся вопросом: почему исследователи до сих пор не могут определиться, к какому жанру относить «Капитанскую дочку» — к повести или роману?

Всё дело в том, что эти жанры отличаются количеством сюжетных линий, то есть «цепочек» событий, происходящих с отдельным персонажем или с двумя тесно связанными фигурами: возлюбленными, друзьями либо врагами.

Сторонники мнения, что «Капитанская дочка» — роман, утверждают, что в произведении есть три отдельные линии: Гринёва, Маши и Пугачёва.

И действительно, все эти герои по мере развития сюжета серьёзно меняются. Гринёв из «маменькиного сынка» становится бравым офицером, не боящимся рисковать жизнью — и не только ради защиты Отечества, но и во имя дворянской чести; Маша из «трусихи» превращается почти что в жену декабриста, а Пугачёв, в начале повести уверенный в успехе своего предприятия, ближе к развязке ведёт такой диалог с главным героем:

• — А ты полагаешь идти на Москву?
• Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою».
• — То-то! — сказал я Пугачеву. — Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?
• Пугачёв горько усмехнулся. «Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».

Всё это справедливо, возражают те, кто называет «Капитанскую дочку» повестью; но нельзя ли сказать, что в произведении две сюжетные линии: Гринёв с Машей — и Гринёв с Пугачёвым?

Мы практически не видим этих героев по отдельности, и если Петруша не находится рядом с возлюбленной или мятежным казаком, всё равно — от его слов или поступков зависит их дальнейшая судьба. Первое же самостоятельное решение неуклонно взрослеющего Гринёва — за исключением, разумеется, карточного проигрыша Зурину — относится именно к Пугачёву. Напомним: главного героя по пути в Белогорскую крепость застигает метель, и он выбирается на свет божий лишь благодаря таинственному незнакомцу; в знак благодарности молодой дворянин отдаёт помощнику заячий тулуп — и уже через несколько страниц мы узнаём, что вызволил Гринёва из снежного плена не кто иной, как Пугачёв. И даже Зурин в конце концов играет немалую роль в судьбе Петруши, которому предъявляют обвинение — опять же — в сочувствии Емельяну и его «разбойникам».

Однако мучиться над вопросом, как правильно писать в сочинениях или на экзамене, школьнику не нужно: проверяющие не снимут оценки ни за «повесть», ни за «роман». А те, кто сдаёт ЕГЭ по литературе, могут кратко изложить написанное выше — и получить таким образом высший балл по критерию «Опора на теоретико-литературные понятия».

Как изучать со школьниками «Капитанскую дочку»

Мало кто из нас любил школьные уроки литературы, на которых приходилось заучивать единственно верную интерпетацию той или иной художественной вещи. Тому, как изменить это прискорбное отношение учеников и учителей к занятиям по русской литературе, посвящена книга Надежды Шапиро «Дети и тексты». «Горький» публикует фрагмент книги, в котором автор предлагает помочь школьникам глубже понять пушкинские произведения, не всегда доступные и самым опытным читателям.

Надежда Шапиро. Дети и тексты. М.: Высшая школа экономики, 2020

Произведения, традиционно изучаемые в 8-м классе, и прежде всего пушкинские, на темы русской истории, — «Капитанская дочка», «Полтава», «Медный всадник» — ставят учителя перед необходимостью (или открывают возможность) говорить о проблемах, связанных с властью. Понятно, что при этом мы побуждаем задумываться о сущности власти и о том, как оценивать правителя. Но хорошо бы осмысливать на уроке литературы в первую очередь то, что сказано в поэме или в романе, а не то, что известно нам о той или иной исторической личности из научных источников, и даже не то, что сказал писатель о своем герое в письме или в статье. Конечно, никому не лишне знать, как по-разному Пушкин отзывался о «государственных учреждениях» Петра и его «временных указах» («первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом») или какие рассказы об исключительной жестокости Пугачева и его войска содержатся в пушкинской «Истории Пугачева». Но — повторю азбучную истину — мы говорим о мире художественного произведения. Каким предстает в нем герой-правитель? Какова его система ценностей, мотивы и результаты его действий? Как все это сказывается на судьбах других героев? И — главное! — как проявляется авторское отношение к изображенному и каково оно, это отношение?

Обычно трудно выявить его сколько-нибудь полно. Наши общественно-политические и нравственные предпочтения неизбежно скажутся уже в отборе материала и расставляемых акцентах. Одни учителя сделают центром урока радостно-взволнованное чтение строк о Полтавской битве и боевом счастье. Тогда детям запомнится прежде всего такой узнаваемый, почти болельщицкий восторг: «Ура! Мы ломим; гнутся шведы», а вместе с ним — прекрасный, могучий, радостный Петр-победитель. Вторые оттолкнутся от других строк, обобщенных, но, безусловно, тоже одических, — о молодой России, которая «мужала с гением Петра», или о том, что спустя сто лет после описанных событий ничего не осталось «от сильных, гордых сих мужей, // Столь полных волею страстей», а вот Петр, «герой Полтавы», воздвиг «огромный памятник себе». А третьи, прочитав и первое, и второе, захотят все же напомнить о поступке Петра, который, не поверив Кочубею, выдал его врагу — Мазепе, чем обрек на пытки и казнь, и спросить учеников, есть ли в «Полтаве» слова о том, что почувствовал и сделал царь, узнавший о последствиях своего решения.

Выводы могут оказаться разными. Я долгое время считала, что пафос «Полтавы» — восторг перед гением Петра, и понимала завершение поэмы однозначно: только дело великого правителя достойно сохраниться в памяти потомков, а все остальные с их страстями и страданиями будут заслуженно забыты. Но ведь личная история Марии, Мазепы и Кочубея рассказана Пушкиным ярко и подробно, а значит, не забыта, сохранена для нас…

Над столкновением государственного и частного, человеческого заставляет задуматься «Медный всадник». И ученику, и учителю непросто бывает совместить в своем сознании неподдельный пушкинский восторг при описании воплощенного замысла Петра — прекрасного города — и неподдельное острое сочувствие маленькому человеку, утратившему и любимую, и рассудок, и жизнь из-за того, что в великих думах великого человека жизни маленьких людей места не было. Так за кого же Пушкин? Этот вопрос может завести в тупик любой хороший урок. Одни станут говорить, что при создании великого государства жертвы неизбежны и величием цели оправданы, другие — что человек важнее… И обсуждение неизбежно далеко уйдет от текста поэмы, то есть от литературы, и при этом ни к чему не придет.

Вместо этого стоит вслух перечитать поэму, чтобы всем вместе пережить восторг, тревогу, надежду, безумие, отчаянную последнюю смелость бунта и страх преследуемого. А потом обсудить, какие чувства вызывает описание памятника Петру, сравнить его с описанием Петра перед боем в «Полтаве». И здесь возможны разногласия. Одним бросится в глаза прежде всего сходство, другие заметят, что, сохранив эпитет «ужасен», Пушкин отказался от рифмы «прекрасен» и тем оставил возможность для разных толкований. Одни увидят проявление мощи правителя в том, как он сумел остановить коня «над самой бездной», другие услышат в сочетании «Россию поднял на дыбы» неназванное слово «дыба». А как понимать сцену, где Евгений грозит истукану? Почему символ российской государственности сохранял горделивую неподвижность, когда у ног его плескались волны, и сорвался с места в ответ на «Ужо тебе!»? И как воспринимать «скаканье» всадника медного: это фантастическое развитие событий или просто видение безумца?

Конкретные наблюдения бывают даже интереснее смелых интерпретаций. Восьмиклассники получают домашнее задание — проследить за употреблением эпитета «бедный» и его синонимов — и обнаруживают два интересных обстоятельства. Во-первых, слово это приобретает, когда речь идет о Евгении, все более субъективный, открыто-сочувственный смысл, и в кульминационный момент «безумец бедный» рифмуется с «Всадником Медным» — огромным, тяжелым и страшным. Во-вторых, «бедный» в поэме не только Евгений. «Бедному челну» и «приюту убогого чухонца» вступления противопоставлены корабли со всех концов земли, стремящиеся к богатым пристаням, и громады стройные дворцов и башен — контраст прежней бедности и наступившего великолепия налицо, но упоминания о бедности из поэмы не уходят: в ветхом домике у самого залива жила Параша, по волнам наводнения несутся пожитки бледной нищеты, каморку Евгения сдают бедному поэту; уже после описанных событий на острове, где нашли труп Евгения, рыбак варит бедный ужин… Ни великие замыслы грозного царя, ни их осуществление не затрагивают основ жизни бедных сословий.

А еще можно проследить за тем, как разворачивается в поэме мотив зла. Город заложен не для жизни людей, а «назло надменному соседу», чтобы «грозить… шведу» — и как будто из этого источника распространяется зло, захватывая разных участников драматических событий — не забыли «вражду и плен старинный свой… волны финские», «злые волны», преследуют Евгения «злые дети», и сам он шепчет угрозу «строителю чудотворному», «как обуянный силой черной», «злобно задрожав».

Таким образом, анализ может стать не сомнительным инструментом для общественно-политических выводов, а поводом погрузиться в текст, обнаружить в нем важные переклички, а значит, и новые смыслы, полнее пережить и перечувствовать то, что в этом тексте есть.

Изучение «Капитанской дочки» настолько подробно и разнообразно разработано, что и добавить почти нечего. Мы умеем следить за взрослением Петруши Гринева, за тем, как все более сложные нравственные вопросы приходится ему решать и как удается следовать отцовскому завету; умеем сравнивать военные советы в Оренбурге и Белогорской крепости, осмысливать роль фольклора в создании образа «народного царя» Емельяна Пугачева и обсуждать, есть ли в сообщении о небогатых потомках Гринева скрытый намек на то, что государыня не сдержала обещания, данного Маше, — устроить ее состояние. ..

Таким образом, мы предлагаем своим ученикам «взрослое», аналитическое восприятие повести. Но задумаемся над тем, что они могли видеть в ней, если уже читали ее прежде, в более раннем возрасте. У нас есть очень важное свидетельство Фазиля Искандера: «Недавно, читая записки Марины Цветаевой „Мой Пушкин“, я вспомнил наши чтения „Капитанской дочки“ и удивился несходству впечатлений. Мятежную душу будущего поэта поразил в этой книге Пугачев, он показался ей таинственным, заманчивым, прекрасным. Меня же, как сейчас помню, больше всего поражал и радовал в этой книге Савельич. <…> Тут преданность выступает во всех обличиях. Преданность — готовность отдать жизнь за жизнь барчука. Преданность — готовность каждую вещь его беречь, как собственную жизнь и даже сильнее. Преданность, творящая с робким человеком чудеса храбрости. <…> Но Пушкину мало и этого. Комендант Белогорской крепости предан царице точно так, как Савельич своему барчуку. Жена коменданта, такая же ворчливая, как Савельич, сама предана до последнего часа своему мужу, как предан своему барину Савельич. То же самое можно сказать о Маше и о юном Гриневе. Одним словом, здесь торжество преданности. И вот эта идея преданности с неожиданной силой погружала нас в свой уют спокойствия и доверия, уют дружеского вечернего лагеря перед последним утренним сражением. Мы ведь тоже преданы своему милому, еще кудрявоволосому барчуку, чей портрет висит на стене нашего класса». Необычный ребенок Марина Цветаева воспринимает повесть как произведение романтическое и при этом сказочное. При всем «несходстве впечатлений» и Фазиль Искандер, передающий ощущения, общие для него и его чегемских одноклассников, тоже воспринимает «Капитанскую дочку» как сказку — увлекательную положенными в сказке испытаниями, но с очень устойчивыми нравственными ориентирами и гарантированным хорошим концом, отсюда и «уют спокойствия и доверия».

Нам кажется, о «сказочности» «Капитанской дочки» стоит говорить и с повзрослевшими читателями, и в частности в связи с интересующей нас проблемой власти.

Вспомним, что почти во всех известных пушкинских сказках — переложениях фольклорных или чисто литературных сюжетов — есть правители или правительницы. Встречаются среди них завистливые, чванливые, вероломные — они в финале получают по заслугам. Но чаще цари, царицы, царевны, царевичи — любящие, сердечные, самоотверженные, как, например, юные герои «Сказки о мертвой царевне». И их терпение и любовь торжествуют над коварством злоумышленников и побеждают все.

Так же прекрасны и заслуженно счастливы в финале главные герои «Капитанской дочки» Петруша Гринев и Маша Миронова. Правда, они люди частные, не царевна с царевичем, и испытания их вызваны огромного масштаба историческими событиями, а не отдельной злой волей. При этом сказочными чертами наделяются и Пугачев и императрица: могущественные, непримиримые, не отличающиеся кротостью и гуманностью (достаточно вспомнить цепь жестокостей, совершаемых обеими враждующими сторонами), при встрече с главными героями они проявляют, как выразился Ю. М. Лотман, «спасительную непоследовательность». Как помогают сказочным персонажам Баба-яга или страшный медведь. Пусть в повести Пугачев появляется со сверкающими глазами и рассказывает сказку об орле, предпочитающем напиться живой крови, а Екатерина предстает дамой с собачкой — оба они являют милость, ими совершается чудесное спасение главных героев.

От чего зависят судьбы людей в реальных исторических обстоятельствах, Пушкин хорошо знал; да мы и сами, читая его повесть, видим, сколько раз могло случиться непоправимое с нашими прекрасными и благородными героями. Не так уж часто вознаграждаются те, кто не поступился своими представлениями о верности и чести. Александр Блок, наверное, сознательно используя пушкинский образ, напишет о другом историческом катаклизме: «Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных…».

Но в последней пушкинской повести все не так, как бывает, а так, как должно быть в мире, где торжествуют, вопреки жестокости, благородство и человечность.

(Правда, приходится сделать грустноватое отступление. Даже такого мощного гуманистического заряда, какой получает читатель от «Капитанской дочки», может оказаться недостаточно для нынешнего восьмиклассника. На вопрос: «В каком стане вам легче себя представить?» — я получила неожиданный ответ: «Ну, это просто. Смотря когда. В начале — у Пугачева, потом — в войсках императрицы. У того, кто побеждает. Человек же хочет спастись…» — «Как Швабрин?» — «Ну ладно, проехали…»)

«Капитанская дочка» — эталонное произведение, и писатели других эпох, обращаясь к нашей истории, не могут не оглядываться на него, даже если хотят оспорить идеи, лежащие в его основе. Сравнение может многое прояснить. Стоит обратиться в 8-м классе к повести Л. Толстого «Хаджи-Мурат», не для подробного изучения, а для беседы на сдвоенном уроке внеклассного чтения.

После сообщения об исторической основе перейдем к главному.

Что общего между двумя повестями? Идут военные действия, в них вовлечено и мирное население. Есть герой, который хочет спасти своих близких. Противоборствующие стороны изображены на разных уровнях: есть сцены, в которых появляются те, кто возглавляет борьбу (здесь — Шамиль и Николай I), есть их окружение и рядовые участники противостояния. В обеих повестях приводятся письма, предписания, приказы командования, либо неразумные, либо неисполнимые, и лживые реляции. В обеих есть верные слуги, готовые жизнь отдать за своего господина (а в повести Толстого — и погибающие вместе с ним). Любимая песня Хаджи-Мурата о смерти и кровной мести заставляет вспомнить исполняемую пугачевцами песню о виселице, вызвавшую «пиитический ужас» в душе Петруши Гринева, а тавлинская сказка о пойманном людьми соколе, вернувшемся потом в горы к своим, но в путах с бубенцами, — калмыцкую сказку о вороне и орле, которую рассказал Пугачев. И даже окровавленная отрубленная голова героя в финале есть и в повести Пушкина, и в повести Толстого.

Что принципиально отличает «Хаджи-Мурата» от «Капитанской дочки»? Другой взгляд на людей, на мотивы их поведения — жесткий, беспощадный взгляд позднего Толстого. Никакой высокой цели у воюющих нет — есть привычные, рутинные действия, приводящие к бессмысленной гибели множества людей с обеих сторон, есть соображения карьерные, честолюбивые, есть поступки, продиктованные местью и коварством. .. Вопрос, как поступить честно и справедливо, не стоит ни перед кем из участников кровавых событий.

И вполне полемически по отношению к «Капитанской дочке» изображены правители — русский царь Николай I и имам Шамиль. Существенно, что вместо благородного и несколько простодушного участника событий, рассказывающего о своих встречах с предводителем восставших и передающего рассказ не менее благородной и сердечной героини о встрече с императрицей, в «Хаджи-Мурате» берет слово всеведущий автор. Ему известны потаенные желания и мысли царя и имама, он с видимой бесстрастностью, за которой легко различить отвращение, рассказывает об их сластолюбии, самовлюбленности, жестокости и беспощадности к людям, судьбы которых находятся в их власти. Здесь нет места милосердию. Шамиль грозит юному Юсуфу, сыну Хаджи-Мурата, что отрубит ему голову, а потом, «пожалев», обещает не убить его, а выколоть ему глаза. Воронцов просит передать Хаджи-Мурату, что «государь так же милостив, как и могуществен», и следует ожидать «милостивого решения. .. повелителя» — а через несколько страниц мы читаем, что Николай I приговаривает польского студента к двенадцати тысячам шпицрутенов и что «ему приятно было быть неумолимо жестоким». Вследствие предписания Николая «тревожить Чечню» и был совершен набег и разорен аул. Описание последствий этого набега дети признают одним из самых сильных, страшных, потрясших их мест повести. (Правда, восприятие, как показывает практика, могут запутать ложные историко-политические представления. Было так, что, даже прочитав о чувствах, которые испытали чеченцы, увидев убитого ребенка, загаженные мечеть и фонтан, сожженные ульи с пчелами: «Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ», восьмиклассники на вопрос, кто все это сделал, отвечали: «Шамиль».)

Место сказки, воплощения мечты о человечности, занимает страшный, беспощадный рассказ о том, на какое зло способен человек.

КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА | Киркус Отзывы

к Мэг Митчелл Мур ‧ ДАТА ВЫПУСКА: 18 июля 2017 г.

Мур ( The Admissions , 2015, и т.д.) предлагает слегка задумчивый, в основном утешительный кусок домашнего пирога в этой истории богатой женщины, которая временно возвращается в рабочий город своей юности.

Элиза, 37-летняя мать двоих детей, никогда не чувствовала себя спокойно среди своих зажиточных соседей в престижном Бартоне, штат Массачусетс, хотя ее муж-архитектор Роб оказался наследником состояния и уже владеет парусник стоит шестизначную сумму. Получив звонок о том, что ее отец поранился и нуждается в ее помощи, Элиза оставляет своих двух дочерей с Робом и едет в Литтл-Харбор, штат Мэн, только чтобы обнаружить, что у жесткого, но добросердечного ловца лобстеров Чарли проблемы со здоровьем хуже, чем она думала. опухоль головного мозга. Оставаясь дольше, чем ожидалось, чтобы заботиться о Чарли, Элиза сталкивается с выбором, который она сделала в подростковом возрасте, чтобы оставить своего первого возлюбленного Рассела и простую жизнь Литтл-Харбора, чтобы поступить в Университет Брауна.

Она также сталкивается с не очень удивительным секретом, который она и Рассел, все еще живущие в Литтл-Харборе, не обсуждали с момента их разрыва. Избегая своего все еще тлеющего влечения к Расселу, Элиза сближается с Мэри, местной 17-летней девушкой, переживающей кризис, подобный тому, с которым Элиза справилась в том же возрасте. Тем временем, вернувшись в Бартон, Роб вот-вот потеряет своего единственного клиента, которого порекомендовала его мать, которую Элайза всегда считала властной. Роб также продолжает опасный флирт с лучшей подругой Элизы. Менее хамский, чем кажется, Роб хороший отец, любит Элизу и изо всех сил старается быть чем-то большим, чем избалованный богатый ребенок; это роман, в котором все (за одним карикатурно-злодейским исключением) в конечном счете добросердечны и ведут себя хорошо.

Мур поднимает некоторые интересные вопросы о классе и важности денег для счастья, но, решая проблемы своих персонажей слишком аккуратно и безболезненно, она подрывает серьезность романа, превращая его в утренник на всю жизнь.

• 0

Паб Дата: 18 июля 2017 г.

ISBN: 978-0-385-54125-1

СТРАНИЦА: 304

Publisher: Doubleday

. Обзор 6: 6: 1: 1: 1: 1: 1: 1: 1: 1: 1: 1. 2, 2017

Kirkus Отзывы Выпуск: 15 мая 2017 г.

Категории: СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ И ДРУЖБА

Поделитесь своим мнением об этой книге

Вам понравилась эта книга?

Исследование изображения свободных женщин в «Капитанской дочке»

Серия: Успехи социальных, педагогических и гуманитарных исследований

Авторы

Йи Чжан

Автор-корреспондент

1 7 2 7 Июнь

DOI

https://doi. org/10.2991/icesame-17.2017.25Как использовать DOI?

Ключевые слова

Пушкин; Капитанская дочка; Мария

Abstract

В романе Пушкина «Капитанская дочка» большая часть этого художественного произведения была посвящена изображению традиционной женщины Марии, стремящейся к свободе жизни и любви, и ее жизненному опыту, что она, наконец, обрела свободу, победив цепи. Тем самым проявлялось стремление к вольной жизни и большая сила воли современных женщин, а также раскрывалась привязанность к женщине и прогрессивному мышлению Пушкина. Благодаря тщательному анализу уникального и прекрасного характера Марии, характерной для эпохи, в этом исследовании раскрывается отношение Пушкина к свободным женщинам. Хотя и без красивых слов и наполненных взлетами и падениями сюжетов, роман ярко описывает условия жизни русских людей в 18 веке, когда свобода людей, особенно женщин, была скована. Это означает, что люди должны бороться за свою свободу, среди которых более распространены сопротивления женщин, и это явление привлекло широкое внимание всех слоев общества. «Капитанская дочка» — это роман средней длины, состоящий всего из 80 000 слов. Однако, как последнее произведение Пушкина, оно со всех сторон глубоко изображает важное крестьянское восстание в России XVIII века. Также в этом романе есть группа женщин, которые храбро борются за свободу, с полной и зрелой душой и непоколебимой верой, они смелые, но не безрассудные, как их западные коллеги, сдержанные, но не скучные, как западные женщины, у них есть свои собственные способы борьбы. Эти образы легли в основу изображения бунтующих крестьян в позднейшей русской истории.

Copyright

© 2017, Авторы. Опубликовано Атлантис Пресс.

Открытый доступ

Это статья в открытом доступе, распространяемая по лицензии CC BY-NC (http://creativecommons.org/licenses/by-nc/4.0/).

Загрузить статью (PDF)

Название тома

Труды 2-й Международной конференции по образованию, спорту, искусству и инженерии управления (ICESAME 2017)

Series

Дата публикации

июня 2017 г.

ISBN

978-94-6252-344-9

ISSN

2352-5398

DOI

2352-5398

DOI

HTTP:/2080

DOI

HTTP:/2080

DOI

HTTP:/2080

DOI

HTTP:/2080

DOI

2352-5398

DOI

2352-5398

. использовать DOI?

Copyright

© 2017, Авторы. Опубликовано Атлантис Пресс.

Открытый доступ

Это статья в открытом доступе, распространяемая по лицензии CC BY-NC (http://creativecommons.org/licenses/by-nc/4.0/).

Цитировать эту статью

рисенвбиб

 ТУ - КОНФ
AU - Йи Чжан
КГ - 2017/06
ДА - 2017/06
ТИ - Этюд к изображению образа свободных женщин в "Капитанской дочке"
BT - Материалы 2-й Международной конференции по образованию, спорту, искусству и управленческой инженерии 2017 г. (ICESAME 2017)
ПБ - Атлантис Пресс
СП - 108
ЭП - 111
СН - 2352-5398
УР - https://doi.org/10.2991/icesame-17.2017.25
СДЕЛАТЬ - https://doi.