Дружинин гроза островского статья: Гроза Островского (Островский А. Н.)

Гроза Островского (Разное Островский А.Н.) [2/4] :: Litra.RU

Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Критика / Островский А.Н. / Разное / Гроза Островского

Автор статьи: Дружинин А.В.

Первое серьезно враждебное отношение русских ценителей к лучшему из современных нам драматических писателей, наконец, проявилось в приговорах и толках по поводу третьей комедии Островского, помещенной в «Москвитянине» и игранной с огромным успехом на столичных театрах. Комедия эта называлась «Не в свои сани не садись», по объему была почти наполовину менее двух первых комедий, по литературному же значению своему она скорее могла быть отнесена к началу целой серии драматических очерков Островского, которая всем нам доставила столько наслаждения и еще недавно обогатилась «Воспитанницей», возбудившей такое единодушное одобрение повсюду. Написанная прежним превосходным языком, простая и замысловатая по интриге, исполненная жизни и драматических положений, новая комедия была прежде всего писана для сцены и до сих пор остается одной из любимейших пьес в русском репертуаре. Из персонажей ее, не отличавшихся особой новизною или типичностью, художественно выдавалось прелестное лицо героини, любящей девушки с чисто русской доверчивостью, чисто русской кротостью в характере, да еще два или три второстепенных лица. Содержание комедии, без сомнения, известно читателю, но мы считаем нужным напомнить о нем хотя вкратце. Промотавшийся франт и красавец Вихорев, приехавши в небольшой торговый город, ищет купеческой девушки с хорошим приданым. Он начинает ухаживать за дочерью богатого купца Русакова и, благодаря своей наружности, успевает ей понравиться, но отец Дуняши, человек честный, простой и проницательный, отвергает домогательства авантюрьера. Вихорев, предполагая, что старик не способен долго сердиться на обожаемую дочь, увозит ее — и только на станции узнает, что на прощенье надеяться нечего, что Русаков упорен в своем слове и что на его шее остается бедная девушка без гроша денег. С грубостью беспутного мальчишки он сбрасывает с себя маску и уезжает один, оставивши Дуняшу на дороге, как глупую и привязчивую собачонку. Опозоренная девушка является в дом родителей к старику отцу, доведенному до отчаяния ее поступком. В это самое время молодой купец Бородкин, давно привязанный к Авдотье Максимовне, выступает вперед и на слова, сказанные про Дуняшу: «кто возьмет ее», отвечает: «мы возьмем-с» со всей бессознательной честностью прямой русской души, не испорченной расчетами и условными тонкостями света.

Казалось бы, чем могла эта интрига, до такой степени чистая и вседневная, так раздражить судей и ценителей, особенно ценителей петербургских? Или название ее не полюбилось столичному нашему люду, так способному садиться не в свои сани? Или в комедии были подробности, достойные осуждения, или тон ее не был верен действительности? Нельзя было утверждать ничего подобного. Огромный успех комедии на сцене показывал, что она достигла своей цели, и в целом, и в подробностях она отличалась чрезвычайной сценической стройностью. Но мысль, будто бы скрытая во всем произведении, ожесточила особ, соблюдавших чистоту убеждений в русской литературе почти с таким же рвением, как когда-то господин Булгарин блюл чистоту русского слога. Мысль комедии, с ожесточением говорили и писали многие, была нечиста, нелиберальна, неблагородна. Но, боже мой, в чем же наконец заключалась эта нелиберальность и это неблагородство? Тут шел ряд выводов, дивных по их логичности, хотя и отзывавшихся аллегорией. Вихорев, говорили новые аллегористы, есть пасквиль на просвещенного человека. Русаков — апофеоза русака-невежды. Просвещенный человек приносится в жертву невеждам. Невежда издевается над просвещенным человеком, не хочет его просвещения, не признает новых порядков и остается героем в своей закоснелости. Просвещенный юноша беспутен и сидит без гроша, невежда умен и богат. Просвещенный европеец хочет жениться из-за денег, невежда-русак блюдет святость семейных привязанностей. Европеец похищает, бросает, оскорбляет преданную женщину, русак (на этот раз в лице купца Бородкина) исправляет все дело своим великодушием. Европеец попран ногами, невежда-русак и старовер возвышен. Сверх того, комедия напечатана в «Москвитянине» — журнале известных славянофильских тенденций. C’est une circonstance horriblement aggravate {Это страшно отягчающее обстоятельство (фр.).}.

В наше время опровергать подобных суждений не приходится. Лучшее доказательство их неверности то, что, без сомнения, им не возобновиться уже ни в одном, сколько-нибудь порядочном, издании. Но забавно припомнить, в какую пору Островского обвиняли в пристрастии к невежеству и видели в Вихореве пасквиль на всякого порядочного европейца. Его обвиняли в этом именно тогда, когда наша изящная литература, с одной стороны, жила полуидиллическими рассказами из простонародного быта, с другой, доканчивала свою дидактически-асоциальную карьеру. Лучшие наши писатели по собственному их выражению, увенчивали незабудками головы мужиков, а просвещенного или полупросвещенного барина судили с крайней строгостью. Отчего же то, что нисколько не оскорбляло в Тургеневе и Григоровиче, вдруг озлобило ценителей в другом писателе, не менее добросовестном и еще более их правдивом? Неужели честность, простота и кротость, общие хорошему русскому простолюдину, имеют свою цену лишь в соединении с крепостным состоянием, в зажиточном же купце нелепы и невозможны?
И потом, почему именно Вихорев признан был представителем унижаемого европеизма? После этого и дурные помещики в «Записках охотника» — пасквиль на русских просвещенных людей и на все дело прогресса. После этого и в Хлестакове увидим мы отрицание пользы цивилизации. После таких придирок и прижимок что же остается делать поэту, нуждающемуся в положительном жизненном элементе для своих изданий, и где остановятся требования критики, если он ей уступит хоть на одну линию? Сегодня драматургу запрещают выводить на сцену честного купца, завтра его признают извергом, если он захочет изобразить дельного чиновника. Послезавтра судьи наложат свое veto {запрет (лат.).} на умного помещика — что же останется беспристрастному и всестороннему живописцу русской жизни, в ее разнообразных проявлениях? Съезжие дворы и собрания нищих, кабаки и дом сумасшедших, что ли? Нельзя же всех художников на свете обратить в Каллоты, да, наконец, и сам Каллот не все же писал оборванных негодяев.

Посреди азартных обвинений и потока едких филиппик г. Островский вел себя как нельзя проще и разумнее. Он продолжал трудиться для той сцены, где тысячи посетителей награждали его полным сочувствием, и для того журнала, где по достоинству ценилось его литературное дарование. Отвечать на крики обвинителей он не располагал, слишком хорошо зная ничтожество и, конечно, предвидя недолговечность возводимых на него небывальщин. Но мы не сомневаемся в том, что упреки противников навели его не на одну плодотворную мысль относительно дальнейшей предстоящей ему деятельности. Самое ожесточение, проявившееся по поводу положительной стороны его последних действующих лиц, Русакова и Бородкина, должно было показать, что в их замысле имеется нечто важное. На посредственную идею не кинутся хулители, незначительная мысль не вызовет горячих опровержений. В самом деле, положительная и светлая сторона простой русской жизни, до той поры почти нетронутая русскими драматическими и недраматическими писателями, предъявляла свои права на воплощение художественное, как часть обширного целого, как свежая и необходимая нота в общей гармонии. До той поры г. Островский следовал примеру Гоголя, у которого честный смех был единственным честным лицом в комедиях, но то, что составляло оригинальность и самобытность предшественника, грозило показаться рутиной у последователя. Героиня «Бедной невесты» могла назваться первым шагом к драматической всесторонности, замысел Русакова и Бородкина, честных русских людей, был новой ступенью правдивого сознания. Но от сознания до воплощения полного — дорога велика и многотрудна. Если Марья Андреевна удалась — Русаков и Бородкин заставляли желать многого в художественном отношении. Наш автор не уклонился от задачи, ему представившейся, и подступил к ней без страха. Быт простых русских людей, преимущественно людей торговых, был ему знаком в совершенстве и легко навел его на ряд сильных соображений. В русском торговом сословии, которое зрело и формировалось под условиями оригинальными и довольно выгодными, вне крепостного права, которое извратило нравы крестьян и землевладельцев, вне чиновничества и чужеземного обезьянства, которые принесли много вреда высшим классам общества, в этом русском сословии драматический автор мог искать не одних Большовых и Подхалюзиных, не одних злостных банкротов и бездельников. Сверх того симпатические и положительные стороны русского купеческого быта представляли свою завлекательную сторону для комика; лица, взятые из означенной стороны, невзирая на их симпатичность, были, так сказать, живописнее лиц из высшего общества, их речь могла иметь свои комические оттенки, их особенности, сложившиеся своеобразно и далекие от наших цивилизованных привычек, в самом светлом проявлении могли хранить свою часть смешного, хотя не ядовито-смешного. Само собою разумеется, изучение светлых сторон данной жизни для Островского не могло перейти в розовый цвет, односторонность или идилличность. Для этого наш автор был слишком поэтом, то есть человеком по преимуществу зорким. Он мог иногда не доканчивать своих изображений, иногда не доходить до ясного воплощения своих замыслов (как, например, в Бородкине), но до сладкой идиллии, конечно, ему нельзя было унизиться. Новая комедия господина Островского «Бедность не порок» была его новым сценическим триумфом и в то же время сигналом жесточайших обвинений, какие только выпадали на долю нашему автору. Комедия эта, в свое время служившая предметом таких сильных споров, принадлежит к числу недостаточно оцененных даже друзьями г. Островского, даже теми людьми, которые в эти десять лет ни на шаг не отступали в своей симпатии к его светлому дарованию. Поэтому мы приглашаем всех внимательных и беспристрастных судей перечитать ее сызнова, на свободе, медленно и не увлекаясь никакими наперед составленными воззрениями. В произведении этом они найдут неоспоримые недостатки постройки, слишком крутую и прихотливую развязку, некоторую бедность комических положений, но погрешности эти с избытком выкупятся разительными, первоклассными красотами. Мы не говорим уже о создании Любима Торцова, сделавшемся a household word {ходячее выражение (англ.).} для всякого, кто любит русскую сцену. Мы не перечисляем множества лиц живых и верных действительности. Но мы укажем только на поэзию, которою проникнута комедия и которая не часто встречается у самого г. Островского; по крайней мере изо всех его произведений подобную поэзию находим мы лишь в трех, кроме комедии нами названной, то есть в комедии «Бедная невеста», в драме «Не так живи, как хочется» и в «Воспитаннице». Во множестве сцен и подробностей разлита поэзия, нами указанная, поэзия здоровая и сильная, от которой Русью пахнет, в самом лучшем смысле этого выражения. Она сказывается в отношениях Любима Торцова к бедному мальчику, его пригревшему, в раздирающем душу прощании молодых любовников под глазами плачущей матери в отдаленном уголку дома, в милом и симпатическом лице бойкой вдовы Анны Ивановны и наконец в капитальной сцене всего произведения, которая обнимает собою святочный вечер в доме Торцова, устроившийся в отсутствии грозного хозяина. Святочный вечер в «Бедность не порок» у нас как будто перед глазами. До сих пор, вспоминая его, словно переносишься в детские годы и оттого испытываешь сладкую теплоту на сердце. Как мила и приветлива старушка хозяйка, которая сама когда-то любила плясать и хорошо пела песни, покуда суровый муж не полез в бары, и старушки гостьи, так весело глядящие на поющих девушек, и хлопотунья Анна Ивановна, всегда веселая и покладливая, и эти девушки с подблюдными песнями, и коза с медведем, и все эти чистые радости, оттененные страхом, что вот сейчас все кончится и наступит неожиданная катастрофа… Откинемте же рутинную высокомерность, которая гнездится во всех нас, как бы мы просты ни были, позабудем то, что до сей поры в изображениях купеческого быта видали мы лишь грязь и безнравственность, постараемся взглянуть на участников этой святочной беседы, как следует русскому человеку глядеть на хороших русских людей, и тогда, может быть, с глаз наших спадет завеса, скрывающая от нас такую простую н так близкую нам поэзию! О недостатках разбираемой комедии мы уже сказали вкратце, и ввиду красот, какими они выкупаются, на них сетовать невозможно, но тем не менее мы считаем долгом указать на один из сказанных недостатков, ибо он мелькает в нескольких последующих трудах г. Островского и тем заставляет предполагать в даровании нашего автора одну складку, от которой он может и должен освободиться. Погрешность, о которой идет речь, есть крутое и прихотливое обращение с интригой пьесы; обращение, может быть, еще имеющее некоторое значение на театре, но неприятно поражающее в чтении. Гордей Карпыч Торцов, столько времени занятый дурными делами и помыслами, столько лет мучивший свою семью, пренебрегавший родным братом и грубо попрекавший Митю его бедностью, вследствие небольшой побранки и просьб Любима, вдруг обращается на путь добрый, раскаивается в своем прошлом, наконец дает неожиданно благополучный поворот всей истории любовников. В другом, даже очень даровитом писателе, мы могли бы отнести такой грех к бедности драматического соображения, но можно ли подумать что-нибудь подобное про автора «Бедной невесты» и комедии «Свои люди — сочтемся». Есть заслуги, после которых непозволительна тень сомнения в ценителе; есть успехи, после которых малейшее слово осуждения должно быть взвешиваемо десять раз и потом только выговариваться. Погрешность художественной отделки? Но как обвинить в нехудожническом деле того писателя, у которого в малейших произведениях, ускользающих от нас по своему объему и объему статьи нашей, всюду виден ум сильного мастера и ряд неожиданных сценических соображений? Вернее будет предположить, что пьеса, нами разбираемая, поступила на сцену и в печать слишком скоро, не прочитанная лишний раз автором. Небольшая подготовка развязки, несколько приготовительных фраз Гордея Торцова, несколько заранее высказанных объяснительных черт его характера, могли бы сгладить всю шероховатость, на которой мы теперь поневоле останавливаемся. Такое нетрудное дело мог бы выполнить драматург только что талантливый — у г. Островского, быть может, самая сказанная подготовка явилась бы рядом метких выражений и мастерских подробностей.

     Само собою разумеется, тотчас же после появления в печати комедии «Бедность не порок» погрешность, нами указанная, не ускользнула и от строгих судей и от ценителей, положительно враждебных Островскому. Они осудили ее на все лады, и не только осудили с ожесточением, но за ней не увидали ни одного из совершенств новой комедии. Была ли тут положительная недобросовестность — этого мы решать не беремся, не беремся потому, что и сами не сразу уразумели все совершенства комедии. Ее поэзия, которой мы теперь так сочувствуем, не далась нам ни при первом чтении, ни при исполнении комедии на петербургской сцене, где актеры непристойно фарсили в купеческих ролях, а горничные девушки на святочном вечере завили себе височки и надели широчайшие юбки. Очень вероятно, что хулители Островского от души невзлюбили «Бедность не порок», от души сочли ее автора ослабевшим в силах. Если б они ограничили свое осуждение самым строгим, даже злобным указанием неоспоримой погрешности в развязке пьесы, мы бы не нашли в том ничего удивительного. Но хулители не ограничились этим указанием: частной ошибки в одной части комедии им показалось слишком мало. Они бросились терзать всю деятельность автора, касаться всех его трудов, всех его идей и убеждений — убеждений настоящих, убеждений воображаемых. Сильные удары были направлены даже с той стороны, откуда их не предвиделось. «Современник», журнал до той поры истинно расположенный к г. Островскому, напечатал о новой комедии статью, в которой неблагосклонность приговора могла только равняться с какой-то небывалой, дикой невежливостью выражений5. Всякий знает, что журнал, нами названный, давно уже загладил эту ошибку своими последующими статьями об Островском и всеми своими с ним отношениями. В газетном листке фельетонистов осуждения пьесы дошли до пароксизмов неистовства. Этим газетным судьям суждено было еще раз поднять свой голос по поводу г. Горева и его соперничества с Островским:6 после того они были с позором изгнаны с поприща их деятельности. Но о газетах и беглой газетной брани толковать нечего, когда в статьях длинных, основательных, исполненных горячности, один из самых передовых и, может быть, самый даровитый из всех ныне живущих русских писателей был провозглашаем вредным идиллистом, новым Коцебу7 по своему таланту, новым Коцебу по своей ретроградности. Ретроградность (просим прощения за это слово — русским выражением отсталость его передать неудобно), ретроградность последних комедий Островского сделалась важнейшим обвинением, таким обвинением, к которому на время присоединились даже люди очень беспристрастные, но ленивые на проверку чужих мнений и слишком привыкшие доверять журнальному голосу, по крайней мере на первых порах. В чем же заключалась эта знаменитая ретроградность, мы сейчас исследуем, без гнева и предубеждения.
     Всякому хорошо известно, что русская литература 1852 года и нескольких предшествовавших годов находилась не совсем в счастливом положении. У нас были и писатели-художники, и ученые люди, и все материалы для превосходнейшего европейского журнала (что впоследствии и доказано «Русским вестником» с первых же дней своего основания), а между тем изящных произведений являлось мало — ученые писатели молчали, журналы были простыми сборниками разнообразно энциклопедических статей, большею частию заимствованных с иностранных языков. Слишком строгое и недоверчивое воззрение многих сильных лиц на литературу в соединении с раздражительной щекотливостью общества и многими другими, слишком известными, причинами лежало тяжелым гнетом на печатном слове и, стесняя литературное развитие, без которого невозможно обойтись ни одному благоустроенному обществу, этим самым лишало самое общество содействия людей, просвещенных наукою и по положению своему предназначенных не в помехи, а в помощь каждому благонамеренному движению. Само собою разумеется, что все молодые и свежие силы, составлявшие собой литературу нашу, нелегко переносили такой гнет неблагоприятных обстоятельств, подозрений и препятствий всякого рода. Русским писателям, как людям зорким и развитым, были видны многие недостатки нашего общества, — а общество оскорблялось указанием этих недостатков, — русским писателям нужно было разумно-либеральное развитие гласности, а часть общества в гласности видело одну клевету и оскорбление своих прав. Понятно, что при таком положении дел, при тысяче недоразумений и невозможности всякого соглашения, — почти вся благонамеренная часть наших литературных деятелей трудами своими представляла как бы нескончаемый протест против условий, их гнетущих. В литературе того времени можно видеть протест противу всего того, что ныне изменяется и пересоздается через благие стремления нашего правительства: против крепостного права, кающегося в России, против казнокрадства и лихоимства, с которыми правительство ведет благородную борьбу, против обскурантизма, который исчезает более и более. Протест литературы, про который говорим мы, не был ярок и блистателен, тому мешали многие обстоятельства, но он был честен, обширен и даже слишком повсеместен. Он сосредоточивался не в одних серьезных статьях и попытках публицистики, он проявлялся везде, где только имелся некоторый простор для мысли, — в критике, в журнальных рецензиях, в повестях и романах, даже в драматических произведениях, даже в стихотворениях и поэмах. Постоянству и неуклонности этого протеста наша новая литература была одолжена своим почетным, независимым положением в обществе, своей подготовкой к благотворной деятельности настоящего времени, своей ролью в истории нашего развития, — и крайне ошибаются те ценители, которые не сознают и не отдают должной справедливости этой роли. Но во всем хорошем и благородном находятся свои темные стороны, а протест, про который мы теперь рассуждаем, конечно, не был исключением из общего правила.
     Прежде всего надобно заметить, что единодушное соединение всех живых и свежих литературных сил в один протест против дурных сторон современного общества и против гнета, ими причиняемого делу науки и развития, влек за собою исконный и гибельнейший порок нашей словесности, именно рутину. Наша литература, как вследствие ее чужеземного происхождения, так и вследствие недостатка обширной, фундаментальной образованности в русских людях, всегда грешила подражательностию, недоверием ко всему новому, следовательно, рутиною. Она часто разделялась на партии, но нигде партии не имели такой недолговечности, как у нас, — чуть одна из них временно слабела, все набрасывались на нее, и легион людей с неустановившимися мнениями неминуемо приставал к той, которая казалась сильнейшею. Протест литературы, нас теперь занимающий, на первых порах был слаб и повсеместно осуждаем. Сильнейший из его представителей, Белинский, был выставляем почти что преступником, но чуть правда взяла своё и новые люди приобрели себе достаточное сочувствие, к их фаланге приступили все пишущие люди, из которых многие не пережили и не перечувствовали ничего, сами не терпели ни от какого гнета, не знали общества и нимало не были подготовлены к делу, за которое брались. Благородное стремление смешалось с рутиной; убеждение по временам стало сменяться командным словом; глубоко прочувствованная роль — пустым скоморошеством. Мертвая дидактика почти неразрывно сплелась с прочувствованным обличительным словом, протестовать против общественных ран начали люди, не знающие ни общества, ни его недугов. Оппозиционное положение литературы ко всему, что было дикого, испорченного, гнетущего, в обществе сделалось модой — и, что еще хуже, стеснительным делом. Публицистика начала вторгаться всюду, в стихотворения и фельетоны, в романы и нравоописательные очерки, в оценку художественных произведений, в побранки журналов между собою. Еще не имея ни одного настоящего и достойно подготовленного публициста, мы перетрогали все вопросы, к которым нам лишь было дозволено касаться, — и это занятие показалось нам так привлекательно, что от поэтов и художников, даже от мелких беллетристов и от веселых болтунов мы стали требовать, чтоб они имели и значение и достоинство публицистов.
     Само собой разумеется, что такое положение дел, нисколько не умеряемое умным и энергическим противодействием, с какой бы то ни было стороны, могло дойти до плачевной крайности. Уже в литературе начали раздаваться голоса, утверждавшие, что в наше время искусство ничего не значит без социальных целей, что оно может иметь лишь единственное значение — как голос обличения и протеста, что без этого в нем кроется одна праздная забава или злонамеренность в деле прогресса. Масса пишущих рутинеров, однако же, с отвращением уклонилась от такого мнения, оно было слишком ново, а рутинеры, по своему малому образованию, не могли догадаться, что теория, им представляемая, была не нова и могла насчитать не одно почетное чужестранное имя в свою поддержку. Писатели развитые и просвещенные также уклонились, но со знанием дела, хорошо понимая всю несостоятельность вывода. Тем не менее, общее направление литературы все-таки не очистилось от дидактики, само появление вышеизложенных мыслей говорило о том, что в ней совершается и почему именно стремление всей изящной словесности направляется в сторону публицистики.
     После всего сейчас сказанного, весьма ясно то, который класс русских писателей был наиболее стеснен дидактическим и постоянно протестующим стремлением новой русской литературы. Поэты и художники, по призванию своему обязанные изображать жизнь и общество во всесторонних их проявлениях, увидели себя под двойным гнетом и, так сказать, под двойною неблагосклонною цензурою. С одной стороны, придирчивые классы общества не давали им вполне высказаться в отрицательную сторону, во всяком указании на общественный порок видя преступную злоумышленность, с другой, сама литература указывала им путь обличения или, по крайней мере, недовольства настоящим, во всяком их светлом образе видя уступку и нелиберальность. Если я изображал дурного помещика, наверху мне говорили, что я подрываю нерушимое крепостное право, если в моем труде попадался помещик добрый и просвещенный, снизу провозглашали, что я отстаю от дела протеста и братаюсь с общественными пороками.
     Романисту для его интриги нужен был дурной губернатор, книга его подвергалась опале. Писемский попробовал в одной повести вывести отличного исправника, и Писемского заявили чуть не ренегатом в деле прогресса. Деятели изящной литературы, пережившие сороковые годы и свыкшиеся с этим движением, кое-как подлаживались к требованиям своих судей в ущерб своей производительности и складу своего таланта, но новые, сильные дарования, являвшиеся с быстротою (наперекор материальному гнету обстоятельств), не знали, что делать и в которую сторону броситься. Им не давали простора в своем же лагере, их каждый смелый шаг был заподозрен, им почти предписывалось то, о чем они писать должны, а на ослушников предписания падала критическая ферула. Мягкость и уступчивость художников, уже успевших приобрести авторитет (можем здесь назвать г. Тургенева — самого грешного по этой части и самого угодливого критике), служили во вред их младшим сверстникам: начинающие таланты в своих колебаниях напрасно обращались к примеру старших товарищей и не могли видеть в них хотя сколько-нибудь энергической самостоятельности.
     Чем сильнее было новое дарование, тем теснее казалось ему в круге требований общепринятых, чем всестороннее был склад нового таланта, тем менее простора имели его крылья. Орлу тесно там, где обыкновенные птицы летают довольно свободно, и пределы, которые стесняют его орлиный взмах, кажутся для воробьев и мух беспредельным пространством. В странном положении, какое было подготовлено русскому искусству через оппозиционную рутину и общие порывы в область публицистики, казалось тесно лишь сильным деятелям-художникам; простые же беллетристы и стихотворцы были весьма довольны своим положением.
     Доскажем всю нашу мысль и выставим на вид последнее и крайне важное соображение. Русское искусство, увлекаемое к публицистике, социальной дидактике и постоянному глухому протесту, через это самое становилось в положение мизерное, оскорбительное, ребяческое. Оно лишалось лучшей своей силы — независимости от временных целей, не выигрывая взамен того ни влияния, ни политического значения. Журналист, критик, ученый человек, бросаясь в публицистику преимущественно пред другими сторонами своего дела, удовлетворял потребностям общества, по мере сил своих вел речь серьезную, касался практических интересов, почти не вредя своему призванию. Но мог ли не вредить своему призванию поэт и художник, метящий в публицисты? Чем мог он действовать на чуждом ему поприще, какое оружие мог он найти в своем таланте, данном ему совершенно для других целей? Какие практические доводы были в его распоряжении, кроме сказочек, аллегорий, кислого тона, грустного колорита, тонких намеков, сухих рассуждений от авторского лица, по существу своему составляющих недостаток в художественном создании? В ряду писателей, борющихся и двигающих современными идеями, художник-дидактик мог быть не чем иным, как сказочником для неразвитого люда, обличителем неправды посредством кукиша, показанного в кармане. В тесной сфере протестующего обличителя он был сперва жалок, а потом смешон даже. Для художника может существовать только один протест — гордое молчание. Для художника нет малой войны и мелких стратагем публициста. Пока слово его может раздаваться в сфере искусства, оно должно быть вполне независимо, в этом самом независимом слове и доля, и заслуга, и значение художника. Пусть это слово стоит на такой высоте, чтоб минута, когда оно принуждено будет умолкнуть, показалась всему обществу страшною, бедствие предвещающею минутою. Полумер тут быть не может, и во всякой мелкой борьбе художника с гнетущей его силою кроется грустное, мизерное и ничем не извиняемое ребячество.
     Кончая наше отступление, возвращаемся к ретроградности Островского.
     Очень ясно после всего нами сейчас сказанного, что писателю, которого сил хватило на два таких произведения, как «Свои люди — сочтемся» и «Бедная невеста», положение художника-публициста не могло даже казаться стеснительным, а было попросту невозможным положением. Чем писатель сильнее, тем он всестороннее, а могучий талант Островского видимо должен был развиваться во все те стороны, где только жила житейская правда и житейская поэзия. Питаться одним, заранее избранным и указанным материалом это дарование не имело права, не унизив себя, не изменив своему призванию. Когда некоторые, по-своему благонамеренные, старцы после шума, произведенного первой комедией Островского, говорили ее автору: «Бросьте эти темные стороны жизни, изображайте нам добрых людей посреди радостей и довольства», — такая речь не могла возбудить в авторе ни гнева, ни даже насмешки, он, конечно, принял ее за фразу из японского языка, за отрывок из «Магабараты»8, короче сказать, за нечто непонятное и к делу не подходящее. Точно так же и советы по-своему благонамеренных юношей, говоривших: «Изображайте нам одну отрицательную сторону того общества, которое неправо относительно нас всех», — должны были показаться ему не советом, а набором слов, нисколько до него не касающихся. По непреложному и тайному закону своего дарования Островский почувствовал поэзию, в известном ряде светлых явлений русской жизни и, раз ее почувствовав, не отступил от ее воплощения, только что начатого в третьей комедии и увенчавшегося успехом в четвертой. Это было его право, скажем более, его прямая обязанность; уклонение от нее было бы слабостью, уступкой времени, а уступка времени, необходимая и полезная в публицистике, — верная погибель для художника. Вместе с правом всестороннего творчества Островский имел другое право, право всякого честного писателя, право не быть осуждаемым по одним догадкам. Благонамеренным старцам он мог смело сказать: «На каком моем выражении, на какой моей идее строите вы обвинение касательно преднамеренного пасквиля на часть русского общества?» Благонамеренным юношам он должен был ответить: «Из какого лица, из какого вывода, из какого драматического положения в моих трудах выводите вы заключение о том, что я поблажаю порокам общества или братаюсь с его безобразными сторонами?» Не признать такого оправдания можно было только поправши вековые, незыблемые законы искусства, признавши все крайности социальной дидактики, а мы уже видели, что вся масса пишущих и мыслящих людей в современной нашей литературе не признала ни одной из сказанных крайностей.

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

Содержание

/ Критика / Островский А.Н. / Разное / Гроза Островского

Смотрите также по разным произведениям Островского:

Роль второстепенных персонажей в драме «Гроза». Драма «Гроза» в оценке критиков (Н.А. Добролюбов, Д.И.Писарев, А.А. Григорьев, А.В. Дружинин).

ТОП 10:

Трагедийность произведения.

Действие трагедии происходит в городе Калинове, который раскинулся среди зелени садов на крутом берегу Волги. “Пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу. Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется”, — восхищается Кулигин. Казалось бы, и жизнь людей этого города должна быть красивой и радостной. Однако быт и нравы богатого купечества создали “мир тюремного и гробового безмолвия”. Савел Дикой и Марфа Кабанова — это олицетворение жестокости и самодурства. Порядки в купеческом доме основаны на изживших себя религиозных догмах Домостроя. Добролюбов говорит о Кабанихе, что жертву свою она “грызет… долго и неотступно”. Свою невестку Катерину она заставляет кланяться в ноги мужу при его отъезде, ругает ее за то, что она “не воет” на людях, провожая супруга.

Кабаниха очень богата, об этом можно судить по тому, что интересы ее дел выходят далеко за пределы Калинова, по ее поручению Тихон ездит в Москву. Ее уважает Дикой, для которого главное в жизни — деньги. Но купчиха понимает, что власть дает также покорность окружения. Она стремится убить в домашних любое проявление, сопротивления ее власти. Кабаниха лицемерна, она лишь прикрывается добродетельностью и набожностью, в семье она — бесчеловечный деспот и тиран. Тихон не противоречит ей ни в чем. Варвара научилась врать, скрывать и изворачиваться.

Главная героиня пьесы Катерина отмечена сильным характером, она не привыкла к унижению и оскорблениям и потому конфликтует с жестокой старой свекровью. В доме у матери Катерина жила свободно и легко. В Доме Кабановых она чувствует себя будто птица в клетке. Она быстро осознает, что здесь она долго жить не сможет.

Замуж за Тихона Катерина вышла без любви. В доме Кабанихи все трепещет при одном только властном окрике купчихи. Жизнь в этом доме тяжела для молодых. И вот Катерина встречает совсем другого человека и влюбляется. Впервые в жизни она познает глубокое личное чувство. Как-то ночью она идет на свидание к Борису. На чьей стороне драматург? Он на стороне Катерины, потому что нельзя уничтожить естественных стремлений человека. Жизнь же в семье Кабановых неестественна. И Катерина не принимает наклонностей тех людей, к которым она попала. Услышав предложение Варвары солгать и притвориться, Катерина отвечает: “Обманывать-то я не умею, скрыть-то ничего не могу.”

прямота и искренность Катерины вызывает уважение и у автора, и у читателя, и у зрителя. Она решает, что не может больше быть жертвой бездушной свекрови, не может томиться взаперти. Она свободна! Но выход она увидела только в своей смерти. И с этим можно было бы поспорить. Критики также разошлись во мнении, стоило ли платить Катерине за свободу ценой жизни. Так, Писарев в отличие от Добролюбова считает поступок Катерины бессмысленным. Он считает, что после самоубийства Катерины все возвратится на круги своя, жизнь пойдет своим чередом, и не стоит “темное царство” такой жертвы. Конечно, до гибели Катерину довела Кабаниха. В результате ее дочь Варвара убегает из дома, а сын Тихон жалеет, что не погиб вместе с женой.

Интересно, что одним из главных, активных образов этой пьесы является образ самой грозы. Выражая символически идею произведения, это образ непосредственно участвует в действии драмы как реальное явление природы, вступает в действие в его решающие моменты, во многом определяет поступки героини. Этот образ очень многозначен, он освещает почти все стороны драмы.

Так, уже в первом действии над городом Калиновым разразилась гроза. Разразилась, как предвестие трагедии. Уже прозвучало у Катерины: “Я скоро умру”, она призналась Варваре в греховной любви. Уже соединилось в ее представлении предсказание сумасшедшей барыни о том, что гроза даром не проходит, и ощущение собственного греха с реальным ударом грома. Катерина устремляется домой: “Все-таки лучше, все спокойнее, дома-то я — к образам да богу молиться!”.

После этого гроза умолкает ненадолго. Лишь в ворчании Кабанихи слышатся ее отголоски. Не случилось грозы и в ту ночь, когда Катерина впервые после замужества почувствовала себя свободной и счастливой.

Но четвертое, кульминационное действие, начинается словами: “Дождь накрапывает, как бы гроза не собралась?”. И после этого мотив грозы уже не смолкает.

Интересен диалог Кулигина и Дикого. Кулигин говорит о громоотводах (“у нас грозы частые”) и вызывает гнев Дикого: “Какое еще там электричество? Ну как же ты не разбойник? Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожками какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли?”. А на цитату из Державина, которую в свою защиту приводит Кулигин: “Я телом в прахе истлеваю, умом громам повелеваю”, — купец и вовсе не находит что сказать, кроме: “А за эти вот слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст!”.

Несомненно, в пьесе образ грозы приобретает особое значение: это освежающее, революционное начало. Однако разум осужден в темном царстве, он встретился с непробиваемым невежеством, подкрепленным скупостью. Но все-таки молнии, прорезавшие небо над Волгой, задели долго молчавшего Тихона, сверкнули над судьбами Варвары и Кудряша. Гроза основательно всех перетряхнула. Бесчеловечным нравам рано.или поздно придет конец. Борьба нового со старым началась и продолжается. В этом и заключен смысл произведения великого русского драматурга.

Оценка критиков

. Гроза, по словам Добролюбова, самое решительное произведение Островского, ибо она знаменует собой близкий конец самодурной силы. Центральный конфликт драмы — столкновение героини, отстаивающей свои человеческие права, с миром темного царства- выражал существенные стороны народной жизни в пору революционной ситуации. И именно поэтому драму Гроза критик считал истинно народным произведением.

Характеризуя общественную атмосферу 60-х годов, Добролюбов писал: Куда вы ни оглянитесь, везде вы видите пробуждение личности, предъявление ею своих законных прав, протест против насилия и произвола, большею частью еще робкий, неопределенный, готовый спрятаться, но все-таки уже дающий заметить свое существование. Проявление проснувшегося и все растущего протеста против гнета самодуров увидел Добролюбов в чувствах и поступках, в самой гибели Катерины.

Драму Островского критик оценил как произведение, выражающее насущные потребности своего времени — требование права, законности, уважения к человеку. В образе Катерины он видит воплощение русской живой натуры. Катерина предпочитает умереть, чем жить в неволе.

3.А.И. Гончаров «Обломов» Принцип сюжетной антитезы в романе (Обломов– Штольц, Обломов– Ольга). Проблема любви в романе.

1. Обломов – Штольц.

2. Обломов – Ольга Ильинская

Штольц – не положительный герой романа, его деятельность иногда напоминает деятельность Судьбинского из презираемого Штольца Петербургского окружения Обломова: работать, работать, еще раз работать, как машина, без отдыха, развлечений и увлечений.

Его практицизм далек от высоких идеалов, он напоминает коммерсанта, туриста. Образ Штольца схематичен, эмоционально безлик.

Гончаров не знает, какое дело может спасти Россию от обломовщины. Писатель может ответить только на один вечный вопрос «кто виноват?» — самодержавие, крепостное право. На второй проблемный вопрос ответа не знает: «Что делать?»

Главная сюжетная ситуация в романе взаимоотношения между Ольгой Ильинской и Обломовым.

Гончаров идет тем путем, который стал традиционным в русской литературе: испытанию любовью человек нравственно слаб, если же способен ответить на сильное чувство любви. Обломов закрепляет этот вывод. Ольги Ильинской свойственны гармония ума, сердца, воли, деятельности и доброта. Гончаров поэтизирует внезапно вспыхнувшее чувство любви Обломова. Возникает чувство, что Обломов возродится, как человек, в полной мере. Внутренняя жизнь героя пришла в движения, вместе с чувство в любви к Ольге в Обломове пробуждается активный интерес к духовной жизни, к искусству, к умственным запросам того времени. Чувство любви Обломова к Ольге было кратковременной вспышкой. Иллюзии на этот счет быстро рассеиваются у Обломова. Разрыв между Ольгой и Обломовым естественен. Слишком несхожи их натуры. Дороже романтических свиданий оказалась для Обломова жажда безмятежного сонного состояния. «Спит безмятежно человек» — вот идеал существования Ильи Ильича.

Жизнь в доме Пшенициной физически инертна, а значит нездорова. Обломов идет быстро на встречу своему вечному сну – смерти. Он постепенно укладывается в широкий и просторный гроб. Добролюбов увидел у Обломова предшественников, которые тоже исторически обусловлены – это образы лишних людей : Онегин, Печорин, Рудин (Тургенев).

Проблема любви.

В своем произведении “Обломов” И. А. Гончаров пытается найти ответы на те вечные вопросы, которые задает себе человек хотя бы однажды в жизни. И одним из таких многогранных миров, исследованию и осмыслению которых автор посвятил свой роман, является мир гармонии, счастья, любви. Любовь как бы пронизывает все произведение, наполняя его разными красками, раскрывая самые неожиданные черты героя, пробуждая в них жажду действия и познания.

Вторая, не менее значимая функция любовного сюжета в романе, — противопоставление. В данном произведении два собирательных образа, являющих собой полную противоположность при сопоставлении характеров или внешности — они оба проходят испытание любовью. И Обломов, и Штольц связаны между собой нитью взаимоотношений с Ольгой. Как непохоже их поведение, когда они влюбляются в нее, и как много больше оно дает, нежели любое другое сравнение.

Трагедийность произведения.

Второстепенные персонажи в пьесе не только образуют фон, на котором разворачивается личная драма Катерины, главной героини произведения. Они являют нам разные типы отношения людей к своей несвободе. Система образов в пьесе такова, что все второстепенные персонажи образуют условные пары, и лишь Катерина одинока в своем истинном стремлении вырваться из-под гнета «самодуров».

Дикой и Кабанова — люди, которые держат в постоянном страхе тех, кто от них хоть как-то зависит. Добролюбов очень метко назвал их «самодурами», так как главный закон для всех — их воля. Не случайно они относятся друг к другу весьма уважительно: они одинаковы, только сфера влияния разная. Дикой распоряжается в городе, Кабаниха — в своей семье.

Постоянной спутницей Катерины является Варвара, сестра ее мужа Тихона. Она главный оппонент героини.

Оценка критиков

1. Обломов – Штольц.

2. Обломов – Ольга Ильинская

Главная сюжетная ситуация в романе взаимоотношения между Ольгой Ильинской и Обломовым.

Проблема любви.

Гроза Островского (Разное Островский А.Н.) [1/4] :: Litra.RU

Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Критика / Островский А.Н. / Разное / Гроза Островского

Автор статьи: Дружинин А.В.

    С какой стороны ни станем мы глядеть на деятельность г. Островского, мы должны будем признать ее самою блистательною, самою завидною деятельностью в современной нам русской литературе. Г. Островский, один из всех ныне живущих литераторов, подарил России два произведения, которые, если их поставить рядом с сокровищами, оставшимися от предшествовавшего нам литературного поколения, не померкнут и не уступят первенства ни знаменитой комедии Грибоедова, ни драматическим трудам самого Гоголя. Имя Островского знакомо и дорого тысячам простых людей, не читавших русских поэтов и никогда не раскрывавших ни одного русского журнала. Над типами, созданными нашим драматургом, с любовью работали первоклассные артисты, каких и в Европе отыщется немного; лучшие дни в карьере гг. Садовского и Мартынова неразрывно связаны с произведениями Островского. Все, что только есть чистого, даровитого, серьезного в русской труппе и между любителями русского театра, с сочувствием рассчитывает на будущую деятельность нашего автора, и не только на будущую, но даже и его прошлую деятельность. До сей поры, первое и наиболее сценическое произведение Островского комедия «Свои люди — сочтемся» еще не была дана ни на петербургской, ни на московской сцене. Эта участь в свое время выпала на долю «Горя от ума» и «Ревизора», произведений, которые все-таки были наконец играны и составили собой краеугольные камни русского репертуара. То же будет и с комедией «Свои люди — сочтемся». Еще немного времени наш театр будет обходиться без нее, более и более сознавая, чего он лишается и чего лишает публику. Наконец, общественное мнение сгладит и последние затруднения к постановке пьесы. День, в который нам удастся увидать первую комедию Островского на нашей сцене, будет днем, памятным для всякого русского человека. Огромный сценический успех выпадет на долю комедии, и она останется на театре до той поры, пока русский язык будет существовать на свете.
     Переходя к странным и в высшей степени достойным внимания отношениям русской критики к таланту г. Островского, мы и здесь видим зрелище именно завидное. Два года тому назад, отдавая отчет о творениях г. Тургенева, мы подробно говорили о невыгодном положении писателя, по какому-нибудь случаю или просто из прихоти судьбы чересчур милого и симпатичного для современных ему ценителей искусства. Мы выразили свое мнение о том, что изобилие роз и лавровых венков по временам бывает для литератора бесплоднее, нежели полное невнимание журнальных Аристархов. Про нападки судей пристрастных, как бы они ужасны ни были, мы отозвались еще определеннее: в них мы видели всегда и теперь видим самую благотворную случайность для молодого и богато одаренного деятеля. Розанов не выпадало на долю г. Островского, и пусть он от глубины души поблагодарит за то Аполлона. Пускай он горячо поблагодарит судьбу за весь этот поток неистовых порицаний, клокотавших около его имени, за всю хулу, изрыгавшуюся на талант, ему ниспосланный, за все эти яростные дифирамбы, почти доходившие до оскорблений, за всю ослепленную вражду пристрастных ценителей, не отступавших ни перед сплетней, ни перед печатного клеветою! Пускай теперь, завоевав себе неоспоримое место в самом первом ряду передовых наших деятелей, с высоты, на которую стал он и через первые и через последние свои произведения, он кинет спокойный взгляд на легион навсегда притихнувших недругов — и от сердца скажет спасибо им всем, начиная с заблуждавшихся, но честных порицателей, кончая презренными фельетонными башибузуками из мелкого литературного вассальства, бросавшимися на борьбу, кончившуюся их собственным неизгладимым позором. Островский может, не краснея, сказать это спасибо. В буре, поднятой около его имени, писатель созрел и окреп нравственно, испытал сам себя и, что важнее всего, приучился верить самому себе, в самом себе искать опоры и твердости. Благодаря вражде и обвинениям талант не пошел навстречу партиям, но сумел выждать той минуты, когда все партии пришли к таланту. И наконец, помимо пользы, о которой мы говорим, разве во всем этом крике и океане клевет не заключалось чего-то такого, что несет погибель слабому, но для сильных людей дает своего рода наслаждение? Розы ценителей, расточаемые г. Тургеневу, не лишат сна ни одного из наших писателей: это не лавры Мильтиадовы, от которых с Фемистоклом делалась бессонница1. В Тургеневе завидны его талант и его поэзия. Что до розанов, то их наша журналистика сыпала корзинами на другие, менее почтенные головы. Но терниям, которыми усыпан был первый путь человека, подарившего нам «Бедную невесту», позавидует не один русский писатель с энергическою душою.
     В чем же заключалась причина небывалых и необыкновенных отношений русской современной журналистики к деятельности писателя, нами разбираемого? Этот вопрос весьма важен и весьма многосложен, но заняться им мы намерены. Развивая и решая его, мы вместе с тем должны будем коснуться всей литературной деятельности г. Островского, с ее необыкновенным началом и ее достойным заключением, до сего времени. Не ручаемся за полноту нашего очерка, но можем поручиться, что в нем не отыщет читатель ни одного льстивого приговора и ни одного замечания, сказанного для красоты слога. Первое произведение г. Островского, комедия «Свои люди — сочтемся», появилась в 1849 году, в журнале «Москвитянин». Успех ее был огромный, небывалый. Самые робкие и холодные из ценителей открыто сознавались, что молодой московский писатель, до той поры ничего не печатавший, с первого шага обогнал всех в то время трудившихся русских литераторов, за исключением Гоголя. Но и самое исключение это еще ничего не доказывало. Между «Ревизором» Гоголя и новой комедиею не было той непроходимой бездны, которая, например, отделяла «Мертвые души» от лучшего из литературных произведений, написанных на Руси после поэмы Гоголя. Ни один из русских писателей, самых знаменитейших, не начинал своего поприща так, как Островский его начал. В Англии, Германии, Франции драматическое произведение с половиной достоинств новой комедии дало бы ее автору повсеместную европейскую славу. Равнять ее с посредственностями, которыми пробавлялись театры всей Европы, не было возможности; говоря о ней, невольно приходилось напоминать труды Шеридана, Мольера, Аристофана. И теперь, после проверки всех отзывов, после нового внимательного прочтения, первые восторженные приговоры оказываются нисколько не преувеличенными. С какой стороны ни станем смотреть мы на комедию «Свои люди — сочтемся», она оказывается капитальным, образцовым произведением, лучшим вкладом нашего литературного поколения в сокровищницу отечественного искусства.
     Давно уже принято, разбирая сценические произведения, обращать особенное внимание на три пункта, т. е. на постройку, лица и язык пьесы, подлежащей оценке. Манера эта несколько рутинна, но она имеет свою выгоду, особенно в журнальной статье, где рецензенту, по необходимости, следует сдерживать свой труд в известных пределах и всеми средствами сокращать свою работу. Этой манеры намерены мы и теперь держаться. Комедия «Свои люди — сочтемся» удовлетворяет самым строжайшим требованиям во всех трех отношениях, но главная и несравненная ее красота заключается в ее постройке. С этой точки зрения ей уступают и «Ревизор», которого интрига не нова и отчасти грешит противу правдоподобия, и «Горе от ума», где она раздроблена и не довольно энергична. Интрига комедии г. Островского — совершенство по замыслу и по блеску исполнения. Она истинна, проста, всеми сторонами соприкасается действительной жизни, без усилия принимает в себя несколько комических и характерных эпизодов, обнимает собою значительнейшие моменты в быте русского торгового класса, ни на один миг не замедляется в своем течении, вполне захватывает собой внимание читателя и, наконец, на последних страницах произведения, как громовым ударом, разражается катастрофой, в которой не знаешь, чему более удивляться — потрясающему ли драматизму положений, или простоте средств, какими этот драматизм достигнут. Оттого вся драма, взятая в целости, производит впечатление, какое только могут производить первоклассные творения. Читатель, окончив чтение, почти говорит себе: «Это так просто, что, кажется, я сам мог бы написать такую комедию!» Всякий год на Руси да и за границей происходят сотни историй в роде истории Большова с Подхалюзиным, всякий купец, банкир и негоциант знает и может рассказать тысячу подобных случаев. Отчего же ни в России, ни за границею до сей поры не было драмы, основанной на одном из таких случаев? История колумбова яйца невольно приходит тут на память.
     Неразрывно с совершенством постройки идет совершенство в создании действующих лиц, и связь эта совершенно понятна: ошибись автор хотя в одном из персонажей, увлекись он преувеличением комизма или ослабей он при создании подробностей, частная ошибка отразилась бы на целом и, как темное пятно, легла бы на всю интригу. Лица комедии живы, объективно художественны, верны действительности в сфере, в которой они действуют. В отношении типическом, отчасти от некоторой исключительности самой сферы, но еще более от склада авторского таланта, они стоят ниже лиц грибоедовских и гоголевских. Как ни новы и ни правдивы Подхалюзин, Большов и Ризположенский, их нельзя равнять с Хлестаковым, Скалозубом, Молчалиным, Подколесиным. Диапазон наших умерших драматургов чище, их лица более общие и, следственно, более типичны. Хлестаков, например, маленький чиновничишка, наделавший минутного шума в крошечном городе, есть тип, к которому может подойти и лев, и вельможа, и ученый муж, и герой исторический. Молчалин живет и действует во всех сферах, от крестьянской до высшей дипломатической. Наконец, человек, одаренный высокими нравственными качествами, может иногда узнать себя в Подколесине, и г. Григорьев, в порыве восторга, сравнивший с ним Гамлета, не был так странен, как это провозгласили наши мудрые фельетонисты. Такой широты создания нельзя требовать от действующих лиц первой комедии Островского. Типичность Ризположенского и Подхалюзина не есть общая типичность, по которой всякий человек увидит в этих лицах воплощение той или другой частицы своего собственного я. Эти люди совершенно на своем месте в их драме, в их сфере, в их среде интересов. В области искусства они явление, а не проявление, мастерское создание художника, но не вдохновенное порождение великого поэта.
     Переходя к последнему пункту разбора, то есть к языку комедии, мы, при всей нашей неохоте к восторженным отзывам, не можем начать дело спокойною речью. Язык, которым говорят действующие лица комедии г. Островского, не уступает языку Гоголя и Грибоедова. С языком наших новых писателей (кроме двух или трех) мы и равнять его не смеем. По поводу литературного языка, о котором нынче опять стали спорить не без озлобления, мы должны сделать от себя одно замечание. По нашему мнению, писать хорошо и грамматически правильно должен всякий писатель, и мы вовсе не разделяем кем-то высказанного мнения, что отделка слога есть последнее дело и что у человека, имеющего что-нибудь сказать, изложение пойдет само собою, хотя бы наперекор грамматике. Мы слишком хорошо знаем, что у Гоголя, в лучших его созданиях, встречаются целые периоды, построенные наперекор правилам, изложенным в грамматике Греча, но из этого еще не следует, чтоб люди, не имеющие гения Гоголя, могли действовать так, как он действовал. Во всяком случае, мы не придаем большой цены пуризму языка, хотя и знаем, что языком пренебрегать не следует. Равным образом мы не видим особенной заслуги в том, что у порядочного писателя все персонажи говорят языком верным их общественному положению и верным действительности; это опять-таки достоинство необходимое, и превозносить за него литератора почти то же, что горячо благодарить гостя за то, что он пришел к нам в трезвом виде, имея на себе сапоги, панталоны и прочее одеяние, с приличием неразлучное. Все это не тот еще язык, которому мы дивимся у великих мастеров дела. Мы очень знаем, что у писателя, подобного г. Островскому, мужик не заговорит речью купца, купец — речью чиновника, а чиновник — речью дьячка, недавно покинувшего семинарию (чему, к сожалению, есть примеры в новой нашей словесности). Не за такие будничные заслуги мы отдаем дань похвалы нашему автору, а под словом язык Островского не понимаем мы простую гладкость или верность диалогов. Язык, на каком говорят действующие лица комедии «Свои люди — сочтемся» (и всех других произведений г. Островского), есть сила и несомненная принадлежность первоклассного писателя, вековой штемпель, который он кладет на свои произведения, квинтэссенция его могущественного таланта. О таком языке стоит говорить и думать не одним защитникам чистоты русского слога. Это колорит живописца: попробуйте поговорить о Мурильо, о Рембрандте, не касаясь их колорита! Этот язык не тем удивителен, что исполнен метких выходок и выражений, успевших сделаться поговорками, он удивителен тем, что в нем каждое слово стоит на своем месте и ни под каким видом, ни в каком случае не может быть заменено другим словом. Подделаться под купеческую болтовню мог и господин Горев2, к своему страшному несчастию и к стыду своих защитников, недавно провозглашаемый соперником Островского. Подладиться под крестьянскую речь способен иной дюжинный повествователь, и не только подладиться, но на короткое время обмануть ценителей. Но пускай кто-нибудь из этих или других им подобных дагерротипистов попытается создать хоть одну фразу, какие стоят в комедии нашего автора. Язык господина Островского не только меток, верен, энергичен, поражает комическими особенностями — всех этих достоинств недостаточно, чтоб поставить его наряду с языком Гоголя и Грибоедова. Автору комедии «Свои люди — сочтемся» с первого разу далась высшая наука. Его действующие лица говорят так, что каждою своей фразою высказывают себя самих, весь свой характер, все свое воспитание, все свое прошлое и настоящее. Язык, доведенный до такой художественной степени, есть сильнейшее орудие в руках писателя, он дается только писателям образцовым, первоклассным. Пусть всякий образованный человек спросит сам себя, что именно заставляет его с наслаждением перечитывать «Женитьбу» Гоголя или, раскрыв наудачу «Горе от ума», не отрываться от книги до самого двустишия:

     Ах, Боже мой! что будет говорить
     Княгиня Марья Алексевна!

     Неужели причиной этого беспрестанного перечитывания одних и тех же произведений их драматическая постройка или интересные столкновения между действующими лицами? Ничуть, тут дело в прелести языка, благодаря которому ряд живых лиц выходит перед нами, и не только выходит затем, чтоб действовать в драме, но чтобы проявиться перед нами во всех сторонах своего существа. Благодаря художественному языку художественного произведения оно никогда не стареется и не пресыщает читателя: чем здесь внимательнее изучение, тем обширнее горизонты, при нем открывающиеся. Когда вещь сильно задумана и сильно высказана -в ее языке является своего рода магия, не подлежащая холодному анализу. Лучшим доказательством того, что «Свои люди — сочтемся» богаты такою магиею, служит то, что ни один из внимательных людей, читавших комедии Островского, наверное, читал ее не один раз, а два, три раза, десять раз и так далее. Что до нас, то мы счет потеряли тому, сколько раз она нами читана. Вернее этого мерила трудно сыскать что-либо. Роман, поэма, драма и стихотворения, которые не выдерживают второго или третьего чтения, могут быть произведениями очень почтенными, важными в ряду других таких же произведений, но драгоценным камнем, в венке родной славы их никто не признает.
     Шум, возбужденный первою комедиею Островского, был весьма велик в публике, весьма невелик в печати и журналистике того времени. Причин этому было несколько. Во-первых, комедия в некоторых сферах, имеющих влияние на литературу, была признана (как это было с комедиею Грибоедова в свое время) печальною сатирою на некоторые классы русского общества, стало быть, много говорить о ее достоинствах — значило бы раздражать людей, и без того не очень расположенных к делу искусства. Во-вторых, г. Островский напечатал ее в «Москвитянине», журнале не совсем любимом в Петербурге, а по старой журнальной тактике очень хвалить позволялось лишь своих собственных сотрудников. В-третьих, наконец (для чего скрывать старые грехи), большинству судей было просто как-то странно перед человеком совсем молодым, независимым от всех партий, только что начавшим трудиться и сразу подарившим публике первоклассное произведение. Еще если бы г. Островский хотя немного принадлежал к лицам знакомым! Еще если бы в комедии его были яркие недостатки, говоря о которых Аристарх мог бы хоть на несколько строк явить себя Аристархом! Положение было действительно какое-то натянутое. Белинский, которому мы от души сочувствуем, сознавая и видя некоторые его слабые стороны, не задумался бы в таком случае. Нам приятно вообразить себе Белинского при появлении разбираемой нами комедии. Как бросился бы он навстречу молодому, могучему таланту! Какими огненными словами он бы его приветствовал! Как смело отвел бы он ему место рядом с первоклассными деятелями русского слова и как порывисто накинулся бы он на друзей рутины, если б кто из них осмелился назвать такой отзыв преувеличенным. Но Белинского не было на свете, он не дождался произведения, которое подарило бы ему столько сладких часов и столько радости за русскую литературу. Преемники Белинского сказали несколько лестных слов о даровании Островского3; журналисты попытались войти с ним в сношения, но, узнав, что следующая комедия обещана «Москвитянину», испытали весьма понятное неудовольствие. Впрочем, ни положительной вражды к нашему автору, ни сомнений в достоинстве его будущих трудов нигде и никем не было высказано.
     Нас никто не заподозрит в том, чтоб мы не любили от всего сердца русской литературы и русского литературного круга, но, может быть, эта самая любовь делает нас зоркими относительно литературных грехов и слабостей. Искренно сочувствуя некоторым из наших журналов и многим из современных писателей, мы, однако же, не думаем, что, как заверяют нас некоторые энтузиасты, вся русская литература представляет собою исконного врага житейской неправды и что деятели нашей журналистики какие-то жрецы, обличающие пороки общества и сами не имеющие за собой никаких пороков. Мы знаем очень хорошо, что всякая текущая словесность есть плод общества, в котором она существует, что болезнь дерева сказывается во вкусе его плодов и что, каково бывает само общество, таким является и литература, им порожденная. Истина эта, неоспоримая в новейшее время, была такою же истиною и за десять лет назад, при первом появлении первых трудов г. Островского. Потому мы нисколько не ошибемся, сказавши, что многие лица в нашей литературе того времени, особенно лица малоталантливые и малопонятливые, находились к новому писателю почти в таком положении, в каком находится иной труженик-чиновник незначительного ранга к молодому новичку без рекомендации, но с огромными способностями и с верным шансом занять самое высокое место по целому ведомству. Мы так часто обличаем русских чиновников, что можно же наконец указать и на грешки литературного мира, общие ему с миром чиновников. Наша журналистика имела своих директоров, которым казалась странна независимость нового человека, своих мелких секретарей, готовых назвать выскочкою человека, не благоговевшего перед их начальством. Все эти скрытые и почти неуловимые антипартии таились и ждали своего времени, но существование их стало и заметно и неоспоримо с появлением второй комедии г. Островского, напечатанной опять-таки в «Москвитянине». Лица, горячо восхищавшиеся комедией «Свои люди — сочтемся», признали «Бедную невесту» шагом назад4, а иными ценителями было печатно замечено, что блестящие надежды, поданные молодым автором, по-видимому, не оправдываются. Большое количество людей, довольных новой пьесою и расположенных к автору, своим молчанием как бы поддержали сказанное мнение.
     А между тем, по нашему крайнему и хладнокровному убеждению, мнение было лживо и вдвойне лживо. Во-первых, господин Островский, как автор, не мог подавать надежд — надежды подаются лишь поэтами, напечатавшими одно или два стихотворения, и журнальными повестями хорошего разбора. Надежды в 1849 году подавали г. Фет, в то время имевший за собой несколько вдохновенных страничек, гг. Чернышов и Вонлярлярский, госпожа Евгения Тур да гг. Достоевский и Бутков, которых дарования, более или менее замечательные, как-то остановились на одной точке и могли или погибнуть без следа, или развиться благоприятным образом. Автор комедии «Свои люди — сочтемся» не мог подавать блестящих надежд. Пушкин подал надежды «Русланом и Людмилой», но после «Цыган» едва ли кто решился бы назвать его писателем, подающим надежды. Когда «Горе от ума» в засаленных тетрадках обошло всю Россию, Грибоедов был молод и нов в литературе, но, верно, никто не счел его автором с надеждами. На Гоголя, после «Ревизора» и «Мертвых душ», сыпалась озлобленная брань, но сам Фаддей Булгарин не решился возложить надежд на его будущность. В 1849 году от г. Островского ждали того же, чего мы ждем и теперь, чего будем от него ждать и в его старости, то есть не исполнения блестящих надежд, а ряда произведений, более или менее удачных, более или менее совершенных, но всегда замечательных и всегда составляющих приобретение для родной словесности. Впрочем, об этом предмете говорить долго не стоит — можно только мимоходом указать на наше чисто чиновничье пристрастие к табели о рангах в литературе. Нам все как будто хочется завести четырнадцать классов для поэтов и драматургов, награждать их чинами своего рода и, благодаря этой методе, поддерживать в них усердие с некоторым чинопочитанием. Когда мы слушали иные толки про труды Островского, являвшиеся в разное время, нам все казалось, что ценители сейчас скажут: «Вот за эту вещь стоит дать ему следующий чин; вот эту не следовало писать в его звании; вот за эту мы поторопились сделать его генералом. Пусть бы покуда послужил в статских советниках».
     Во-вторых, взгляд на «Бедную невесту» кажется нам лживым в другом, более важном отношении. «Бедная невеста» не только не могла назваться шагом назад, но приходилась родною сестрою первой комедии Островского, принадлежала — так же, как и «Свои люди — сочтемся», — к числу первоклассных и образцовых явлений в русской словесности. Новая комедия была не так сценична, как первая; предмет ее не приходился по плечу каждому читателю, но она имела высокое литературное значение и должна была навсегда сделаться любимой пьесою для людей с развитым вкусом. Мы знаем не одного беспристрастного знатока, предпочитающего вторую комедию Островского первой, — и сами отчасти разделяем это мнение. Одна подарит нам минуты наслаждения на театральных подмостках — другая очарует и увлечет читателя в тиши кабинета. Одна поразит мастерством хода и леденящею силою катастрофы — другая наведет на глубокие вопросы жизни и заставит сердце наше облиться кровью. Одна удовлетворит всякую театральную публику при исполнении отчетливом, но самом обыкновенном, — другая может быть понята массою лишь тогда, когда для главной роли отыщется гениальная артистка со всем обаянием молодости, красоты и душевного благородства. Несмотря на то, что красоты «Бедной невесты» менее доступны массе, нежели красоты комедии «Свои люди — сочтемся», ее содержание ближе к общей жизни, ее лица типичнее. В создании действующих лиц как типов виден успех автора и несомненное движение вперед. Для многих читателей семейство Большова с его обстановкой — гости, любопытные явления, лица разного ему круга, но в «Бедной невесте» почти все персонажи — всем нам сестры и братья. Частиц нашего собственного я, о которых мы говорили выше, в них гораздо более. В Анне Петровне, бедной чиновнице, может узнать себя первейшая аристократка, когда-либо выдававшая дочь по расчету; тысячи изящных и даже нравственно недурных молодых людей отыщут родственные струны в Мериче и Милашине; Беневоленский живет и ходит между нами — только не в виц-мундире со светлыми пуговицами, но иногда в изящнейшем фраке или пышном мундире со звездами, иногда в купеческом наряде или в синем кафтане богатого кулака-крестьянина. Нечто подобное можно сказать и о самых второстепенных лицах, о Дуче, о Дарье, о гостях и зрителях на свадьбе — в этом страшном и поэтическом пятом акте, где автор поднялся на небывалую высоту творчества, смешав в одно потрясающее целое самые простые элементы московской жизни: свадьбу с угощением, слезы невесты, простодушное довольство людей, ее загубивших, горькие шутки покинутой любовницы, комическую болтовню зрителей и перебранки салопниц между собою. Говорим смело — человек, который, после серьезного чтения этого пятого акта, не увидит в нем истинно вдохновенной гармонии творчества, лучше сделает, если обратится к изучению современной политики или наук точных, с поэзией ему делать нечего.
     Что же сказать о главном лице комедии, о девушке, вокруг которой сплетаются все нити мастерски задуманной интриги? Марья Андреевна, бедная невеста чиновника Беневоленского, есть истинно поэтическое создание и по личности своей, и еще более, по своему значению. Это лицо, повторяем мы, только тогда будет понято вполне, когда на русской сцене явится гениальная артистка для выполнения роли Марьи Андреевны. Собственно, как девушка, бедная невеста не имеет в себе ничего особенно геройского или обворожительного: это юное, счастливо одаренное и чистое душою создание, каких в свете бывает немало. Главную прелесть получает она от положения, в которое поставлена, и самое положение это до чрезвычайности просто, без него даже, до некоторой степени, не обходится ни одно девическое существование. Стесненные дела семейства, глупая мать, в которой эгоизм, любовь, бестолковость и слезливость перепутаны в какую-то неразрывную сетку, — красивый и пустоголовый мальчик, в первый раз заставивший заговорить молодое сердце, жених-взяточник… во всем этом немного нового. Нового в положении — одна глубина и правда. Миллионы несчастных замужеств питают собою романистов и драматургов, от Ричардсона до Дюма-сына, от Прадона до Депри и Виктора Сежура. Отчего же вся тема до сей поры не опошлилась окончательно? Оттого, что глубина и правка в обработке данного содержания тем необходимее, чем само содержание вседневнее. Не одна рутина вредит делу — иногда ему вредит экзальтация и горячность. Наши Жорж Санды мужского и женского пола, всех возрастов и званий, от старых дев до старых Тирсисов, пытались произносить благонамеренные протесты против разных печальных положений в жизни женщины — но какой из протестов этих стоит создания «Бедной невесты» и простого драматического изложения ее участи?
     Нам истинно жаль, что наши русские дамы слишком мало читают по-русски — и (как сказано в одном романе) ужасно любят в литературе описание дворцов, придворных увеселений, блестящих балов, рыцарских турниров или, по крайней мере, сезона в Баден-Бадене. К этому надо прибавить, что дамы наши (хотя бы вследствие своего мотовства и других обстоятельств сами находились в самом небогатом состоянии) питают самое великосветское презрение к происшествиям, имеющим сценою бедную комнату без гамбсовской мебели. По всему видно, что это натуры глубоко изящные, воспитанные на всякой красоте и не понимающие любви без роз, фонтанов и статуй, без голубого небосклона и итальянских озер, без мраморных колоннад, потонувших в море экзотической зелени. Героини в бедном кисейном платье и гонитель в зеленом виц-мундире… какая тут может быть драма! С богато одаренными натурами таких дам-ценительниц делать нечего. На всякий случай, однако же, позволительно предположить, что не все наши дамы воспитаны благоуханиями Каменного острова. Может быть, для немногих мир еще не есть одна Дворцовая набережная. У иных при этом ум хорошо развит и сердце понятливо. Таким-то женщинам мы советуем перечесть «Бедную невесту», где-нибудь в тишине, с должным вниманием. Они оценят поэта и возблагодарят его от души. Много знакомого, найдут они на страницах его комедии, может быть, подивятся тому, что в пьесе, прозванной комедиею, найдется столько горьких слез и сердце разрывающих воспоминаний. Может быть, они поймут и оценят не одну Марью Андреевну, может быть, они задумаются над покинутою Дуняшею… впрочем — нет! таких ужасов мы про наших дам подумать не в состоянии.
     Всякая вещь имеет свою цену, безусловную и относительную. Мне мало того, что меня считают очень хорошим человеком, но если в ряду других людей человечек весьма посредственный пользуется одним со мною почетом, я вправе находить, что общество передо мной не вполне право. Островский мог быть доволен тем, что современные ценители признали его замечательным писателем и отдали подобающую (хотя и не полную) дань его первой комедии, но мог ли он и друзья его таланта остаться довольными относительной стороной оценки. «Бедная невеста» могла не понравиться, могла просто не быть понята с первого раза, но, по несомненному дарованию своего автора, она стоила отзывов почтительных, серьезных и никак не могла затеряться в ряду беллетристических новостей 50 или 51 года, годов, как и всякий знает, крайне неурожайных в нашей литературе. Вторая комедия Островского так же резко выделялась из ряда современных литературных новостей, как и первая, относительная цена ее была огромна, не говоря уже о безусловной. Что же увидели мы все, давнишние друзья и поклонники нашего автора? Его строгое произведение ставилось на одну доску с дамскими повестями, неконченными эскизами, легкими повествованиями, которым суждено было впасть в скорое забвение. О «Бедной невесте» вскользь упоминалось в литературных фельетонах. Около десятка порядочных, но эфемерных созданий заслужили отзывы гораздо пространнейшие, нежели «Бедная невеста». С каким-то преднамеренным упорством (в свое время замеченным) многие судьи изящного видимо пытались стащить имя Островского с высоты, на которой оно стояло, и если не стащить, то, по крайней мере, замешать его в десятке других имен, может быть, хороших, но к нему не подходящих. Такая несправедливость возбудила порицание в некоторых изданиях, московских и петербургских, а покойный «Москвитянин», в то время переживавший лучшую свою эпоху, к порицанию прибавил дифирамбические хваления дарованию Островского, как бы поддразнивая и вызывая на бой всех его завистников. Вообще литературные коленопреклонения никому не делают пользы, не сделали они пользы и в то время, а напротив того, заодно и смелым порицанием пристрастной оценки, про которое сейчас говорено было, раздражили множество людей, давно уже не расположенных к таланту Островского.

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

/ Критика / Островский А.Н. / Разное / Гроза Островского

Смотрите также по разным произведениям Островского:

Статья по литературе (11 класс) по теме: Психологические особенности восприятия школьниками пьесы А.Н.Островского «Гроза»

Рыжкова Е.В.,

учитель русского языка и литературы,

Самарский медико-технический лицей.

Психологические особенности восприятия школьниками

пьесы А.Н.Островского «Гроза»

Если справедливо полагать, что «книга без читателя – полуфабрикат» [1; 27], то для того чтобы она превратилась в законченную вещь, читатель должен пропустить её через себя, через свой собственный жизненный опыт. Наш ученик должен смотреть на всякую книгу «сквозь собственные очки», потому что прочитанное неотделимо от него, текст неотделим от читателя. Ведь согласно положению теории читательского восприятия, любой текст – всего лишь поток слов на бумаге, пока читатель не привнёс в него свой личный опыт. Вот как раз опыта у нашего читателя (современного ученика, пусть даже и старшего класса) нет. А ему программа предлагает произведения, где бушуют нешуточные страсти, где герои «гибнут за металл», за любовь, за идею, где в конце концов представлена историческая эпоха, которую наши подростки представляют с трудом, так как урок истории оставляет в памяти только ряд исторических дат и не менее исторических имён.

Итак, «Гроза». Может быть, самая знаменитая пьеса А.Н.Островского, своеобразная эмблема его творчества: зашла речь об Островском – так не миновать «Грозы».

И вот «Гроза» — на уроке литературы. Мы им и о том, что «уже в первых сочинениях начинающего драматурга обнаружилась новизна его поэтики», и о том, что «он внёс в драматический род творчества опыт романа – эпическое, неспешное движение, обстоятельность сценических характеров», и о том, что Ф.М.Достоевский определял это свойство драмы как «повести в ролях». Мы увлечённо рассказываем, что «интерес у Островского вызывается не остротой фабулы, не крутыми поворотами действия. Жизнь в его произведениях течёт неторопливо, как равнинная полноводная река, характеры обозначаются крупно, и интерес создаёт поразительная «похожесть» и рельефность фигур и языка, иронически подсвеченного бытовым юмором»[3; 10]. Но наши восторженные монологи не находят отклика в сердцах учеников. И не потому, что они неблагодарные и не прочитали заданную на дом пьесу. Прочитали, и нас слушают внимательно, но только восторгов наших не разделяют. Не нравится им пьеса Островского «Гроза», просто не нравится.

В чём же причина? Дело в том, что для данного возраста характерен ряд психологических особенностей, не учитывая которые, мы не сможем добиться от школьников положительных результатов при изучении произведений классической литературы. Это и повышенная эмоциональность, и активность, резкая утомляемость и возбудимость, и критическое отношение ко всему, что исходит от авторитетных источников. Эти и другие психологические особенности пубертатного периода заставляют нашего читателя реагировать на прочитанное очень выборочно: они «видят» только то, что доступно их «взгляду».

Поэтому наша главная задача на уроке – помочь скептически настроенному ученику увидеть в произведении Островского прежде всего общечеловеческий смысл, затронутые вечные проблемы, закономерности самой жизни, как ощутил и отразил их писатель.

В своей работе мы исходим из того, что без главного – умения видеть в великих творениях их вечный, общечеловеческий смысл – ученик никогда не будет воспринимать литературу как нечто жизненно важное для него. Поэтому каждый методический приём, используемый на уроке, должен работать на усиление эмоционального восприятия произведения. И прежде всего – чтение вслух учителем самых эмоциональных, волнующих мест. Современные подростки нуждаются в этом особенно. Не менее важна и беседа. Но она даст результаты только тогда, когда вопросы действительно допускают разные точки зрения, заставляют думать и притом не противоречат непосредственному эмоциональному восприятию читателя.

Взрослого читателя «Гроза» не оставляет равнодушным, как подростка. И удивляет она не совершенством постройки, не гармонией частей и целого. Удивительна пьеса другим: могущественной новизной замысла, поэзией и свежестью основного характера, стихийной силой трагической развязки.

Воображение художника переносит нас в небольшой приволжский городок Калинов с купеческими лабазами на главной улице, с посиделками на лавочках у тесовых ворот, за которыми остервенело лают цепные псы. Ритм жизни – медлительный, сонный, скучный, под стать тому томительно душному летнему дню, которым начинается действие пьесы.

Следя за драмой, исподволь завязывающейся на этом скудном живыми красками фоне, вслушиваясь в реплики действующих лиц, «мы замечаем, что два мотива спорят, враждуют один с другим в пьесе, создавая художественный контраст. Вместе с чудаком-самородком Кулигиным мы восхищаемся красотой вида, открывающегося с высокого берега Волги, вдыхаем полной грудью свежий воздух с реки и различаем слабый аромат полевых цветов, долетающих с заволжских лугов… Где-то совсем рядом мир природы, простора, приволья. А здесь, в городских домишках, — полутьма, затхлый дух купеческих комнат, и за глухо запертыми дверями бушует самодурство, упоённое властью над зависимыми и «младшими» [3; 15]. Но всё это видим и чувствуем мы, а не они! Они не ощущают «слабого аромата полевых цветов, долетающего с заволжских лугов», не наслаждаются неспешность разговоров и красотой заволжских видов. Это… их только раздражает.

Известная истина: то, что не западает нам в душу, не является для нас литературой. (И для них, кстати, тоже). Какие-то куски литературы для нас закрыты просто потому, что они не совпадают с нашим жизненным путём и с самым главным актом – актом раскрытия себя в том, что говорит тебе впечатление от читаемого» [2; 155].

Исторический контекст определяет, какой именно смысл извлекает читатель из прочитанного. Но историческая эпоха, представленная в драме, нашим читателям тоже незнакома. Мотивы поведения Кабанихи без знакомства с Домостроем остаются для них просто проявлением неограниченного тиранства и деспотизма. А обратившись к Домострою, вдруг понимают, что это вовсе не блажь выжившей из ума старухи. Не могут уяснить наши современные подростки и самого простого: что заставляет Катерину жить с нелюбимым мужем Тихоном (ну ушла бы и всё!) Не понятно им, почему не может уехать с Борисом в Сибирь. Когда решают, какие для Катерины возможны выходы из кризисной ситуации, кроме самоубийства, предлагают самые простые и доступные по сегодняшним меркам – отравить Кабаниху и Тихона заодно(!). Такая вульгаризация прочитанного текста очень опасна.

Как мы видим, степень понимания текста зависит как от объёма знаний, которыми обладает читатель, так и от того, готов ли читатель к диалогу с текстом, то есть способен ли он задать самые главные вопросы, выделить ключевые моменты текста.

Поэтому прежде чем говорить о героине, о её драме, приходится много времени уделять вопросам исторического контекста, в который включена драма, быту, нравам того времени. И только когда мир произведения становится для подростка-читателя ясным и прозрачным, тогда можно позволить себе говорить о характерах, типах, отношениях, драмах и конфликтах.

В конце концов литературный текст сводится к жизненным вопросам, к любви, смерти, к смыслу и достоинству существования, к тому, что юный читатель реально испытывает в жизни и ожидает от неё; и, очевидно, читаем он то, что близко его душевному опыту. Поэтому так необыкновенно важно, чтобы учитель взял на себя роль не только контролирующую (прочитал – не прочитал – почему?), но и направляющую – что читать, как читать, какие поставить акценты, какие дать пояснения и рекомендации для дальнейшего путешествия по бескрайнему морю русской классической литературы.

ЛИТЕРАТУРА

Гретхен Ли. Преподавание литературы – средство получения знаний о себе и о мире // Перемена. 2002. № 3. С. 27.
Рабочая книга школьного психолога/Под ред. Дубровиной И.В. М.: Международная педагогическая академия. 1996. – 376с.
Лакшин.В.МудростьОстровского./А.Н.Островский. Сочинения, том 1.М.:Художественная литература. 1987. – 10с.

После «Грозы»

16 и 17 июня в БДТ имени Г. А. Товстоногова состоится премьера — спектакль Андрея Могучего «Гроза» по одноименной пьесе Александра Островского. Diletant.media решил вспомнить историю драмы. О первой постановке «Грозы» и реакции современников на пьесу расскажет Екатерина Астафьева.

Первая постановка

Впервые «Гроза» Островского была поставлена на сцене Малого театра 16 ноября 1859 года. Премьера совпала с бенефисом актера Сергея Васильева, которому досталась роль Тихона. Некоторых героев играли люди, специально для которых драматург писал роли. Например, в Катерину перевоплотилась актриса Любовь Никулина-Косицкая, Кабаниху сыграла Надежда Рыкалова, а Варвара Бороздина даже подарила имя героине пьесы.

«Гроза» Островского была поставлена в Малом театре 16 ноября 1859-го

Публика была в восторге, пресса пестрела хвалебными рецензиями. Автор «Отечественных записок» Дудышкин писал: «В городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто вроде гостиного двора, и почётные купцы, о которых г. Тургенев сказал, что они «трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют» — в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, ещё более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила».

«Гроза» в Петербурге

Вторая премьера «Грозы» состоялась 2 декабря 1859 года уже в Петербурге. На этот раз для зрителей распахнул свои двери Александринский театр. Публика восприняла спектакль благосклонно. Критики особенно отмечали Александра Мартынова, который раскрыл свой талант в роли Тихона. Евдокия Панаева, жена литератора Ивана Панаева, пишет в своих воспоминаниях: «Я была на первом представлении «Грозы» Островского. Мартынов так сыграл свою роль, что дух замирал от каждого его слова в последней сцене, когда он бросился к трупу своей жены, вытащенной из воды. Все зрители были потрясены его игрой. В «Грозе» Мартынов показал, что обладает также замечательным трагическим талантом». К сожалению, судьба актера оказалась трагична: летом 1860-го он скончался от чахотки.

Актер Александр Мартынов прославился исполнением роли Тихона

Гликерия Федотова в роли Катерины, Малый театр, 1866

Спустя год после петербургской премьеры пьеса перешла в репертуар Мариинского театра, а оттуда — на провинциальные сцены. В 1860-м «Гроза» вышла в печать: сперва она появилась в журнале «Библиотека для чтения», а затем — отдельным изданием.

Темное царство

Многие знаменитые критики сочли своим долгом написать отзыв на драму Островского. В трех критических статьях, вышедших в «Современнике» в 1859—1860 годах, Николай Добролюбов рассматривает город Калинов как «темное царство». Он определяет главные правила драмы и затем выясняет, что в пьесе Островского большинство из них нарушено. Тем не менее автор считает, что «Гроза» — «самое решительное произведение Островского». О самом драматурге Добролюбов пишет: «Островский обладает глубоким пониманием русской жизни и великим уменьем изображать резко и живо самые существенные ее стороны».

Эскизы декораций Головина к «Грозе», 1916

Писарев против Добролюбова

С Добролюбовым полемизирует Дмитрий Писарев в статье «Мотивы русской драмы». То, что первый критик величественно именует «темным царством», второй называет попросту «семейным курятником», вспоминая известную поговорку «яйца курицу не учат». И тем более Писарев не считает Катерину «лучом света». Со свойственным ему скепсисом критик емко описывает поведение героини и суть пьесы: «Вся жизнь Катерины состоит из постоянных внутренних противоречий; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, и между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь, и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой».

Иван Гончаров, служивший цензором, оставил о «Грозе» лестный отзыв

«Гроза» на сцене Малого театра, 1962

Цензор Гончаров

Лестный отзыв можно найти в короткой статье Ивана Гончарова, который ко времени премьеры служил цензором. Писатель замечает: «Не опасаясь обвинения в преувеличении, могу сказать по совести, что подобного произведения, как драмы, в нашей литературе не было. Она бесспорно занимает и, вероятно, долго будет занимать первое место по высоким классическим красотам». Гончаров обращает отдельное внимание на язык действующих лиц — «художественно верный, взятый из действительности, как и самые лица, им говорящие».

В статье «Мотивы русской драмы» Писарев полемизирует с Добролюбовым

После «Грозы»

В статью «После «Грозы» сложились письма критика Аполлона Григорьева к Ивану Тургеневу. Григорьев рассматривает пьесу как произведение народного поэта. Об Островском он пишет: «Островский прежде всего драматург: ведь он создает свои типы не для г. -бова (Добролюбова, прим. «Дилетанта»), автора статей о «Темном царстве», — не для вас, не для меня, не для кого-нибудь, а для массы, для которой он, пожалуй, как поэт ее, поэт народный, есть и учитель, но учитель с тех высших точек зрения, которые доступны ей, массе, а не вам, не мне, не г. -бову, с точек зрения, ею, массой, понимаемых, ею разделяемых».

Статья по литературе на тему: Драма А.Н. Островского «Гроза»

Диалог исторических эпох внутри одной культуры

Богат, сложен и разнообразен мир общечеловеческих ценностей, заключенных в классической литературе. Он неисчерпаем, потому и велик. Вы заметили, какие произведения литературы остаются жить в народе? Конечно же, те, которые больше посвящены душе человеческой. Это произведения Гоголя, Достоевского, Толстого… Каждая эпоха берет у многогранной великой личности именно ту грань, которая ей больше импонирует, которая нужна ей именно сегодня. Поэтому в наше сложное время необходимо и полезно прислушаться к классикам как проповедникам человечности в человеческих отношениях. В последние годы все большее распространение в литературоведении получает мысль, что классика – это не только «самая неподвижная и устоявшаяся часть национального наследия, но и «самое изменчивое в культуре, духовно растущее, поражающее новизной и сулящее много открытий».

Есть среди классических произведений такие, которые вызывают желание поразмышлять, поспорить. Ничего противоестественного в этом нет: путь к постижению вершин человеческого духа и нравственности никогда не был прямым и гладким. Среди таких произведений и пьеса А.Н. Островского «Гроза».

Если мы примем идею Н.А. Добролюбова о «созидающем, любящем, идеальном характере Катерины», ее стремлением к красоте, гармонии, счастью и утверждение критика о ничтожности Бориса, «простодушного, до крайности бесхарактерного существа», то окажемся перед вопросом философского плана о сущности истинной любви. Это созидающее начало? Это одна из высших ценностей жизни, помогающая человеку прозреть, увидеть и понять главное в жизни, в людях? Или это разрушительная стихия, страсть, которая делает человека слепым и глухим, беспомощным и беззащитным?

Если Катерина – идеальный характер, с идеальной любовью, обманулась в Борисе, или любовь обманула Катерину, значит, любовь, а вслед за ней и сама жизнь есть обман. К такому выводу мы приходим, если помним о том, что в жизни могут быть любые случайности, но природа искусства это исключает. Один из законов искусства заключается в том, что художественное произведение отражает не частности, а сущностные законы жизни. Но если любовь все-таки по своей природе не обман, а прозрение, открытие истины, красоты, добра, постижение гармонии? Такая постановка вопроса открывает нам «Грозу» для нового осмысления.

В современном литературоведении существует однозначное понимание и оценка Бориса, идущие от Добролюбова. Но возможно и иное понимание этого образа. Понять значительность его в «Грозе» и идею, выраженную в нем и связанную с раскрытием глубинных основ русского национального характера, нам поможет сравнение его с другим Борисом – героем «Сказания о Борисе и Глебе», произведения древнерусской литературы, созданного в начале XII века.

Существует целый литературный цикл, посвященный первым русским святым князьям Борису и Глебу, сыновьям великого князя Владимира, убитым их старшим братом Святополком в 1015 году. Культ Бориса и Глеба был чрезвычайно распространен в Древней Руси, так как объяснялся социально-политическими установками, которые провозглашали принцип подчинения младших князей старшим.

Русский мыслитель Г.П. Федотов, не отрицая важности морально-политических идей, идей старшинства, послушания старшему брату и отмечая, что почитание Бориса и Глеба «устанавливается сразу как всенародное, упреждая церковную канонизацию», дает иное и очень глубокое объяснение культа первых святых: «Подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа…Через жития святых Бориса и Глеба, как через Евангелие, образ кроткого и страдающего Спасителя вошел в сердце русского народа навеки как самая заветная его святыня».

Основное в характере князя Бориса раскрывается в одной фразе: «Весь облик его был уныл, и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный правдив и щедр, кроток, тих, смирен, всех он жалел и всем помогал».

Что главное в Борисе у Островского, что определяет ядро этого характера? Это видно уже в первом действии «Грозы». В разговоре с Кулигиным и Кудряшом он, понимая призрачность надежды на получение от Дикого наследства по завещанию от бабушки, так объясняет, почему все терпит и остается жить в «неволе»: «Кабы я один, так бы ничего! Я бы бросил все, да уехал! А то сестру жаль…». Итак, главное – «сестру жаль». Можно ли поверить в искренность слов и чувств Бориса, в его способность к самопожертвованию ради другого, или сестра является очень удобным прикрытием для оправдания собственной слабости и безволия в глазах других людей и в своих собственных.

Ответы на эти вопросы мы найдем в следующем явлении. Обратим внимание на начало монолога Бориса, когда он, расставшись с Кулигиным, остается один: «Жаль его разочаровывать-то! Какой хороший человек! Мечтает себе и счастлив». Снова звучит ключевое слово «жаль». Здесь Борис один, ему некого обманывать, не перед кем притворяться. Наедине с собой он говорит искренне. Ему действительно жаль Кулигина за его несбыточную мечту изобрести «перпетуум-мобиле». Ему жаль сестру и жаль Кулигина, казалось бы, совершенно чужого ему человека. Повтор одного и того же слова в третьем и четвертом явлениях не случаен и позволяет сделать принципиально важное обобщение: именно жалость, доброта, способность к состраданию являются доминантой характера Бориса и определяют его отношение к людям, к миру.

Именно это в Борисе, наверное, сразу почувствовала, угадала сердцем Катерина, открыла в нем подлинное, глубокое, близкое себе. Борис и Катерину любит, жалея ее («Никто не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!»). Перед последним свиданием с Борисом Катерина говорит: «Вспомнить бы мне, что он говорил-то? Как он жалел-то меня?». Борис, как и Катерина, искренен и правдив в каждом слове, в каждом жесте, в каждом поступке.

Борис, с очень нежным и чутким к красоте сердцем, увидел необыкновенный, божественный свет поэзии и любви, который излучала Катерина во время молитвы. Наверное, отражение этого света – света любви, красоты, поэзии, доброты сразу увидела и в Борисе Катерина.

Оказавшись в мире, где власть находится у «богатых», у которых вся жизнь основана на ругательствах, где царят «жестокие нравы», где отношения людей строятся на грубости, зависти и вражде, Борис и Катерина нашли и полюбили друг друга.

Герои и «Сказания», и «Грозы» оказываются неповинными жертвами за грехи отцов своих и за этот грешный мир. Князь Борис умирает, расплачиваясь за грехи дяди и отца, совершенные ими до святого крещения. В князе Борисе в отношении к отцу проявляется одна из важнейших черт национального характера: ни в чем не винить другого, видеть, осознавать и мучиться прежде всего своей собственной виной.

Бесправное положение Бориса в «Грозе», неволя, в которой он оказался, есть следствие греха отца, который нарушил волю матери: «Батюшку она ведь не взлюбила за то, что он женился на благородной». Поэтому в завещании бабушка поставила условие, по которому Борис с сестрой получат часть наследства, если будут почтительны к дяде. Тем самым бабушка хотела восстановить нарушенный закон почитания воли родителей, послушания старшим.

И о Борисе в «Грозе» можно сказать словами автора произведения древнерусской литературы: «кроток, тих, смиренен». Иногда читатели очень строго судят Бориса за послушание и безропотное поведение. Но что стоит за этим: личные качества Бориса, его безволие и человеческая незначительность, «дряблость» его души или идея смирения и непротивления? Сложность и неоднозначность проблемы заключается в понимании того, что «Гроза» в современном восприятии, в восприятии человека начала XXI века, предстает в контексте «большого времени», вступает в диалог разных культур, точнее, разных исторических эпох внутри одной культуры: средневековье – XIX век – начало XXI века.

Нравственность средневекового человека в значительной степени держалась на страхе перед Богом, на законе, на традициях и обычаях, закрепленных в «Домострое», на послушании, терпении, смирении.

Для нравственного самосознания современного человека характерны прежде всего стремление и способность к свободному нравственному поступку, к ответственности за свой выбор, обостренное чувство собственного достоинства.

Именно из-за отсутствия человеческого достоинства в Борисе при его общении с дядей он загнан, забит. Вся вина его в том, что он человек из мира детства и доброты, поэзии и красоты, слабый и беспомощный, как ребенок, не может противостоять злу и насилию. В нем нет ярко выраженного личностного начала и той силы, которая есть в Катерине, способной на противостояние насилию, на самый решительный шаг. В образах Бориса и Катерины сталкиваются главные идеи разных эпох – прошлого и будущего – идея послушания и идея личности с развитым чувством собственного достоинства. В образах Бориса и Катерины нашли выражение разные грани русского национального характера: кроткость, терпение, смирение и героическое начало, способность к протесту, борьбе.

Сегодня для нас главное в «Грозе» — это душа Катерины, отразившая высочайшую народную нравственность, ее образ как воплощение высшего типа русского национального характера. Душа Катерины для нас живет в унисон с душой современного человека: обостренное восприятие красоты, жажда счастья, гармонии и одновременно пронзительное ощущение грозящей катастрофы, гибели. Как разразилась гроза над Катериной, «погубившей душу свою», так сегодня она грозит всему нашему обществу, миру как возмездие за насилие человека над человеком, природой, землей.

Литература

Библер В.С. Нравственность. Культура. Современность. – М., 1990.
Воронин Н.Н. «Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // ТОДРЛ. – М. – Л., 1957. – Т.13.
Гончаров И.А. Отзыв о драме «Гроза» г. Островского // Драма А.Н. Островского «Гроза» в русской критике. – Л., 1990.
Холодов Е. Катерина Кабанова // Русская классическая литература. – М., 1969.

Опорный конспект по литературе на тему «Пьеса А.Н. Островского «Гроза»»

Пьеса А.Н. Островского «Гроза».

1859 год, 1860год – напечатана.

Жанр.

Сам Островский назвал пьесу драмой, но со временем её всё чаще называли трагедией. Точнее всего отражает характер конфликта пьесы название социально-нравственная драма.

1 действие – завязка.

2-3 действия — развитие действия

4 действие – кульминация

5 действие – развязка

Смысл названия.

Для своей пьесы автор выбирает многозначное название.

Гроза

Природное явление

Социальное столкновение

Гроза как природное явление становится фоном, на котором разворачивается финальная сцена пьесы.

Столкновение убеждений консервативно настроенных представителей более старшего поколения со стремлением к свободе, возможности выбора молодых героев пьесы.

Гроза как обещание мучений на том свете за грехи – «геенна огненная».

Нравственные проблемы:

Проблема человеческого достоинства;
Проблема сохранения личности вусловиях деспотизма и морального угнетения;
Проблема честности, справедливости и

способности сделать выбор.

Автор, поставив перед читателями вопрос: можно ли сохранить нравственность, честность в условиях города Калинова, всем ходом пьесы отвечает, что это невозможно.

Город Калинов и его обитатели.

Законы, по которым строится жизнь в городе.

У кого деньги – у того и власть
Человека можно унизить, оскорбить, принудить к повиновению
Запретить любое проявление живого человеческого чувства
Заставить лгать
У кого власть, тот пользуется ею безраздельно
Заставить приспосабливаться

Всех жителей города Калинова можно разделить на две группы:

«Тёмное царство»

Жертвы «тёмного царства»

олицетворяют гнетущую власть
враги всего живого и нового
Кабаниха, Дикой

Угнетённые и бесправные
Ощущают на себе власть и грубую силу «тёмного царства»
Катерина, Варвара, Тихон, Борис, Кудряш, Кулигин

Катерина – «луч света в тёмном царстве»

Мир, в котором живёт героиня

Выросла в простой купеческой семье, где царили любовь и уважение друг к другу. В религии находила высшую правду. Её мир наполнен поэзией и красотой. Они – в умывании родниковой водой, в рассказах и песнях странниц, в молитвах, в вышивании золотом по бархату.

Характер героини

Натура сильная, страстная, свободолюбивая. «Я ещё лет шести была..! обидели меня чем-то дома… я выбежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула её от берега. На другое утро уж нашли, вёрс за десять!».

«Эх, Варя, не знаешь ты моего характеру!- признаётся она. – А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой!»

В чём трагедия героини

Катерина светлая, искренняя, но там, где ей приходится жить (в доме Кабановых), эти качества просто недоступны для понимания. А она не хочет жить по законам «тёмного царства» и не умеет к ним приспосабливаться, потому что это значило бы изменить свои нравственные устои. Это трагедия свободного человека, которого заставляют жить в неволе.

Любовь в жизни героини

Вышла замуж не по любви, но очень старалась быть Тихону хорошей женой. Потребность в любви живёт в ней – она ищет любви самозабвенной, жертвенной. Тихон по-своему её любит, но боится этой любви. Во всём подчиняясб матери, он не может защитить жену. Вспыхнувшая страсть к Борису лишила героиню воли – родилась новая Катерина, готовая умереть за свою любовь. Брак, освещённый в церкви, свят для неё, и она хорошо осознаёт последствия своей греховной любви. Борис единственный, кто понимает Катерину, но помочь ей не в силах, он даже советует ей покориться судьбе. Катерина: «Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда?» Ради любви она готова на всё, даже преступить через те понятия о грехе и добродетели, которые для неё святы. Внутренняя чистота и правдивость не позволяют ей лгать в любви, обманывать, притворяться.

Н.А. Добролюбов о героине

В статье «Луч света в тёмном царстве»(так критик назвал главную героиню пьсы) он писал, что Катерина обладает пылкой и страстной душой, сильным характером и её самоубийство словно грозовой вспышкой на миг осветило беспробудный мрак «тёмного царства».

Скаутинг — War Thunder Wiki

Скаутинг относится к особым чертам некоторых легкобронированных машин, что дает им доступ к дополнительным способностям. Этот перк доступен только легким танкам рангов II и выше, а также избранным танковым эсминцам.

Скаутские черты

Активный Скаутинг

Первое преимущество, предоставляемое этим транспортным средствам, называется Active Scouting. Это активируемая способность, которая позволяет танку разведывать позиции противника и передавать эту информацию союзным транспортным средствам.Это вознаграждает разведчика очками исследований и серебряными львами. Ключом для использования Active scouting по умолчанию является V , и его можно изменить в элементах управления на вкладке Tank, а затем в разделе Разное. Механика работает по-разному в зависимости от режима игры;

Значок для активного скаутинга в игре

ARCADE — Чтобы разведать вражеское наземное транспортное средство, нацеливайтесь на противника с помощью клавиши «Lock Target», находящейся в разделе «Common», и нажмите свою активную кнопку разведки. Вы и ваши товарищи по команде теперь сможете видеть и выбирать маркер врагов в мире и на миникарте все время в течение следующих 30 секунд.
REALISTIC — Чтобы разведать вражеское наземное транспортное средство, войдите в свой бинокль или используйте свой прицел (режим «Снайпер») и поместите перекрестие прямо на вашу цель, прежде чем нажимать активную кнопку разведки. Вы и ваши товарищи по команде увидите маленькую красную стрелку над целью, которая периодически обновляется, а их местоположение обновляется на миникарте в тандеме в течение следующих 30 секунд.

Только один игрок может разведать цель за раз, а другая попытка разведки на уже разведанной цели удалась только через 30 секунд после предыдущего успешного разведчика.В режиме реалистичного сражения, если вы используете активную разведку, когда перекрестие составляет , а не , размещенное над вражеским наземным транспортным средством, ваша способность будет долго восстанавливаться, прежде чем она сможет снова использоваться.

Всякий раз, когда цель, на которой у вас есть активный разведчик, убивается союзником в течение 30-секундного окна, вы получаете дополнительную награду в виде очков исследований и серебряных львов в дополнение к меньшей награде, которую вы получили за успешную разведку цели. Вы также получаете дополнительный бонус в матчах за свои усилия в зависимости от режима игры;

ARCADE — Вы получаете дополнительный артиллерийский удар и точку воздушного удара.Награда предоставляется только в том случае, если уничтоженный враг не был четко виден вашему союзнику до разведки или его уничтожения, или если нападающий является вашим отрядом.
REALISTIC — Стоимость Spawn Point (SP) для всех самолетов в вашей линейке снижена на 7%. Если у вас есть модификация «Воздушный удар», то вместо этого снижение составит 14%.

ремонт команды

Любое транспортное средство с возможностью активной разведки, в котором установлена модификация «Детали», также может помочь в ремонте любых транспортных средств союзников, в том числе тех, которые не входят в отряд игрока.Всякий раз, когда союзный автомобиль чинит себя, игрок увидит значок гаечного ключа над своим танком. Перемещение их собственного танка близко к их союзнику и затем удержание их собственного ключа ремонта танка увеличивает скорость, с которой это транспортное средство союзника восстанавливается на большую сумму.

Модификации

Транспортные средства с возможностью активной разведки также имеют доступ к двум уникальным модификациям, первой из которых является Airstrike — , которая предоставляет различные преимущества в зависимости от режима игры;

ARCADE — Игроки с этими модификациями всегда могут присоединиться к существующему воздушному бою в качестве атакующего или бомбардировщика, а также в качестве стандартного варианта появления бойца.Создание дополнительного Атакующего или Бомбардировщика позволяет вражеской команде порождать одного дополнительного бойца взамен.
REALISTIC — Удваивает награду за союзника, убившего разведанную цель, от снижения SP на 7% от всех самолетов в вашей линейке до 14%.

Существует также вторая модификация — Улучшенная оптика — , которая увеличивает дальность обнаружения экипажа. Как и в случае с Airstrike, это имеет разные эффекты в зависимости от режима игры;

ARCADE — Увеличивает дальность появления маркеров для вражеской техники.
REALISTIC — Иногда ваша команда направляет вас в общем направлении вражеской машины с маленькой красной стрелкой на границе вашего экрана. Увеличивает дальность, с которой это срабатывает.

Список разведывательных машин

По состоянию на 1.99.0.51

Media

Стрельбище № 6 — В разделе «Тактика и стратегия» в 04:14 обсуждается, как использовать бинокль.

Стрельбище № 80 — В специальном разделе в 04:11 обсуждается механика разведки.

Внешние ссылки

War Thunder Wiki

Добро пожаловать в War Thunder Wiki! War Thunder — кроссплатформенная военная онлайн-игра для ПК, PS4, Mac, Linux и Xbox, посвященная боевым самолетам, наземным транспортным средствам и военно-морским силам. Здесь вы можете узнать об игровой механике и о том, как использовать машины в виртуальных сражениях. Вы также можете прочитать об истории известных транспортных средств. У нас уже есть 3053 статей в нашей вики.

Новое на YouTube

Wiki Buzz

мировая война.Сезон: дорога на запад

Третий сезон мировой войны начинается 1 июля и будет доступен до 20 июля! Самые напряженные годы холодной войны представлены в двух новых сценариях. Игроки примут участие в войне в Йом Кипур и смогут сражаться за превосходство в Фульда Гэпе, используя альтернативную историю. Мы обновили статьи о полетах на вертолетах, а также добавили подробные статьи о новых сценариях и новом сезоне.

Сделанные пользователем прицельные приспособления

Теперь вы можете создавать собственные прицелы для многих транспортных средств и даже целых классов транспортных средств.Уточните свой универсальный прицел или тот, который подходит для нескольких транспортных средств, основываясь на информации в переработанной статье War Thunder Wiki.

[обновление] «Звездные истребители»

War Thunder: Starfighters, новое крупное обновление, которое представляет итальянский флот, японские вертолеты, несколько культовых реактивных самолетов, в том числе знаменитое семейство F-104! Новые наземные транспортные средства, переработанные карты, а также множество улучшений, исправлений и множество других сюрпризов ждут!

Сваха

Мы значительно обновили и упростили статью о сватовстве — одной из самых важных механик, которая создает игровые сессии для вас, игроков.Если вы еще не знаете, как это работает, настоятельно рекомендуется прочитать его прямо сейчас.

The Landkreuzer P. 1000 Ratte, играйте прямо сейчас!
	Ратте Landkreuzer P. 1000 доступна для игры сейчас, правда, это не шутка!

[обновление] «Viking Fury»
	Земное дерево шведского технологического дерева было выпущено на War Thunder! Кроме того, новые пилоты и авиационная механика были добавлены для использования пилотами!

[Обновить] «Северный ветер»
	Шведы играют с полным деревом авиационных технологий в War Thunder, а также своими первыми нитями на земле с новым наземным деревом технологий!

[Обновить] «Акула Атака»

War Thunder представляет множество новых транспортных средств, начиная от российских вертолетов до кораблей первого ранга V и представляя шведское технологическое дерево для самолетов.

Обновление также открывает китайское дерево технологий для всех игроков.

War Thunder: Wiki Share Program
	War Thunder Wiki с гордостью объявляет о программе Wiki Share для игроков, которые будут вознаграждены за их вклад в Wiki! Пожалуйста, посетите страницу и страницу объявления для более подробной информации!

[обновление] «Ночное видение»
	Война Грома гаснет в обновлении 1.91 «Ночное видение» 11 сентября 2019 года! Смотрите новую страницу обновления в вики, чтобы узнать обо всем, что происходит в этом обновлении!

War Thunder Wiki: Конкурс коротких гидов

Хорошо обученный союзник не делает очевидных ошибок в бою. Они являются активом и вместо этого помогут вам на вашем пути к победе. Как можно надеяться на хорошо обученного союзника? Что ж, лучшим учителем вашего союзника может стать вы после того, как вы приняли участие в конкурсе коротких гидов от команды War Thunder Wiki!

[обновление] «Имперский флот»
	Имперский японский флот тихоокеанских морей наконец-то появился в War Thunder в обновлении 1.89 29 мая 2019 года!

Экономика Обновление
	В 23 апреля 2019 года долгожданное обновление экономики заработало! Пункты исследования, затраты на покупку, затраты на ремонт и стоимость оболочки были изменены!

[обновление] «Locked On!»

12 марта 2019 года, обновление 1.87 «Заблокировано» ударило Громом Войны!

Представляем наземные машины ранга VII с такими же, как M1A1 Abrams и Leopard 2A5! Это происходит вместе с ростом самолетов ранга VI, включая новый самый быстрый дротик в небе, вертолеты Mitsubishi T-2 и французские вертолеты.Флот также заработал новые крейсеры и эсминцы для использования!

Пожалуй, самая захватывающая новая механика — радар! Разрешение обнаружения и отслеживания воздушных целей для устранения!

[Ивент] Морское путешествие

Пилоты и Танкеры уже показали свое мастерство в праздничных приключениях War Thunder. Теперь наши отважные моряки отправятся в «Морское путешествие», в котором пилоты и командиры кораблей смогут выигрывать премиальные машины и другие призы, выполняя задания в комбинированных морских сражениях.

Мероприятие продлится с 15:00 по Гринвичу 21 февраля до 07:00 по Гринвичу 11 марта.

Как вы можете получить автомобили премиум-класса? Warbonds!
	Февральский ассортимент магазинов Warbond теперь доступен! Выполняй боевые задачи, зарабатывай военные бонды, улучшай свой уровень в магазине и открывай награды! Этот ассортимент будет доступен до 28 февраля!

Обновление 1.85

Обновление 1.85 здесь 17 декабря 2018 года, вводя два новых аспекта в War Thunder

Итальянцы теперь имеют свое собственное дерево технологий сухопутных войск!

Сверхзвуковые самолеты теперь в игре для самолетов Ранга VI! Начиная с F-100D у американцев, MiG-19PT для россиян и Javelin для англичан!

флот
	Fleet — станьте свидетелем выпуска и активации военно-морского дерева в War Thunder Wiki!